Я вошла в соседний двор и остановилась, глядя на освещённые окна на пятом этаже. Свет горел на кухне и в большой комнате. Окно маленькой комнаты не светилось, но я смотрела, не отрываясь, именно на это окно.

 Пока что я стискивала зубы и тряслась крупной дрожью, дрожью сильного крупного животного, похожей чем-то на адреналиновую – это было свидетельство борьбы, продолжающегося сражения с холодом. Даже Блок знал, что есть и похуже – та самая «непобедимая мелкая дрожь» – знак того, что холод внутри и взял над тобой верх, знак того, что от тебя ничего уже не зависит.

 Я иногда бывала там, на пятом этаже. Я знала изнутри комнату, на окно которой теперь смотрела. Ещё я знала, что это не самое лучшее место для меня. Я не приходила сюда ни разу с начала сентября. Но бывает так, что на твой стук открывается только одна дверь, а все остальные остаются закрыты. В ту ночь, больше полугода назад, я чуть не замерзла насмерть, и открылась только эта дверь.

 Ночи в самом начале апреля мало отличаются от зимних, а тогда как раз вернулись ночные заморозки. Несколько часов я просидела в подъезде с выбитыми стёклами, кодовый замок на двери которого был сломан, но ночь всё не кончалась. Тепла от батареи не хватало чтобы согреться, и тепло постепенно уходило из меня. В какой-то момент я встала, вышла на ночную улицу и пошла вдоль дома. От усталости и холода я плохо соображала. Помню, как подняла ворот свитера, натянув его до самых глаз, и ничего не почувствовала, никакого тепла. Холод пробрался внутрь, от него уже ничего не спасало, и не верилось, что днем, всего лишь несколько часов назад, люди на улицах скидывали куртки, чтобы подставить белые руки и плечи весеннему солнцу. Ночь и мороз казались вечными, нескончаемым коридором, подземельем, полным космического бездушного холода, и тьмы, никогда не видевшей света. Я шла вдоль длинного-длинного дома, вдоль выстроившихся в ряд фонарей, взбегала, не чувствуя ног, пальцев на ногах, на крыльцо каждого подъезда и дёргала каждую дверь, но все они были закрыты. Огромное всепоглощающее отчаяние медленно поднималось, всплывало из глубин внутри меня. Я замерзала.

 Кажется, я не помнила уже, почему ушла из дома, почему не могу вернуться туда. Не помнила ни эту пьяную женщину, выплывшую из комнаты вслед за отцом, ни отца, в трусах, с пузом, на тонких ножках, ни его слюнявых губ и мутных глазок, не помнила мать, которую бросила сражаться с ними в одиночку. Не помнила ничего, кажется, во мне не осталось ничего человеческого, только дрожь, сотрясавшая тело, и животный ужас.

 Я видела, как вдоль этой обледеневшей аллеи, под фонарями, навстречу мне идет человек, я не улавливала его движений, просто он становился всё ближе, наконец, поравнялся со мной, потом оказался позади, у меня за спиной. Я не могла повернуть голову, и потому повернулась всем телом. Он стоял и смотрел на меня.

 Какие-то моменты выпадали из памяти. Наверное, он предложил закурить, потому что следующее, что я помнила, было безнадёжное щелканье и раз от раза гаснущий огонь зажигалки совсем рядом с моим лицом. Кажется, я была готова засунуть пальцы прямо в этот огонь. Сигарета в моей руке так плясала, что никак не удавалось прикурить.

 Наверное, он спрашивал что-то, но я была не в состоянии отвечать. Наконец, кажется, он понял это, и мы очутились в подъезде, в одном из тех, мимо которых я проходила, чьи двери были для меня закрыты. Он быстро набрал код, дверь запищала и распахнулась. Свет и тепло ослепили, и хлынули на меня. Я с трудом поднималась вслед за этим человеком по лестнице, он оборачивался и ждал меня. Меня сотрясала дрожь, озноб, потом руки и пальцы ног с чудовищной болью начали оттаивать. Кажется, это был самый длинный подъем по лестнице в моей жизни.

 У одной из дверей человек остановился, охлопывая карманы в поисках ключей, и я в первый раз посмотрела на него. Это был мужчина, физически здоровый, молодой, и ни в его фигуре, ни в лице не было ничего безопасного. Вряд ли он занимался спасением бездомных. Я с трудом заставила онемевшие губы шевелиться.

 Кажется, получилось очень тихо и невнятно, но он услышал меня и обернулся.

 - Ты один живешь? – выговорила я, глядя ему в лицо.

 Он почти смущенно отвел глаза.

 - А? Нет,.. там ещё… живут, - ответил он уклончиво.

 Я кивнула. Мне было всё равно. Что бы ни было за этой дверью, это не могло быть хуже холода и тьмы, что ждали меня снаружи.

 Наконец, он нашел ключи, открыл дверь и пропустил меня в тёплую затхловатую темноту. Потом шагнул следом.

 Мы прошли неосвещённую, но явно обитаемую комнату, и он открыл ещё одну дверь. Когда зажёгся свет, я увидела множество мужчин и женщин, живших и спавших в одной комнате, в первый момент мне даже показалось, что их больше, чем потом оказалось на самом деле.

 Я никогда, ни в ту ночь, ни потом, не старалась узнать, чем занимались эти люди. Все они были приезжими, почти все – из разных мест. Думаю, появление в квартире ещё одного человека ничего для них не меняло, ничего особо для них не значило, ничем сильно не потревожило. Но я-то знала, что они меня спасли.

 Мне и в самом деле некуда было пойти в ту ночь.

 С тех пор я иногда приходила сюда. Состав жильцов постоянно менялся, люди приезжали и уезжали, но кто-нибудь из прежних, тех, первых, всегда оставался, вспоминал меня и пускал внутрь.

 Когда я бывала здесь, мне было спокойно, как может быть спокойно только там, где ты понимаешь правила игры. Я приходила сюда, когда хотела, и уходила, когда хотела. Когда-то, в самом начале, я чувствовала благодарность, но благодарности давно уже не было. Я постаралась избавиться от неё. Будь это благодарность, я бы больше сюда не пришла.

 Наконец, окно вспыхнуло светом изнутри, и я направилась к подъезду.

 10.Люди в «той» квартире