Один из лучших общественных туалетов всегда находился почти у самого Кремля. Я спустилась по ступенькам и остановилась перед зеркалом. Зеркала здесь были, хоть и заляпаны, но сохранны. Я достала чёрный карандаш с надписью «Искусство» и подвела глаза пожирнее. Я иногда так делала, благо дед, отец моей когда-то совсем непростой матери, был художником, и карандашей, как и засохших красок и пастельных мелков от него осталась куча – они до сих пор валялись по всей квартире, где теперь жила семья моей тётки. По мне, так один чёрный карандаш был ничем не хуже другого.

 Я бы и волосы привела в порядок, но расчески у меня не было - почему-то о таких вещах вспоминаешь, только когда они позарез нужны. Я всегда жалела, что волосы у меня не чёрные, а того самого, никакущего, цвета, среднего между русым и каштановым, что более всего распространён в средней полосе, но при этом всегда была слишком ленива, чтобы бороться с отрастающими светлыми корнями. Поэтому я никогда даже не пыталась красить волосы. Вот расчесать их я бы расчесала, если бы имела чем.

 Поднявшись по ступенькам, я очутилась на Красной площади. Ветер завывал, носясь между ГУМом и кремлёвской стеной. На Спасской башне били куранты. Время даже не перевалило за полдень. Я развернулась к ветру спиной и зашагала в сторону Арбата.

 Читальный зал библиотеки Добролюбова был местом, где я частенько просиживала школьные часы. Здесь было хорошо и тепло, жаль, нельзя было спать, растянувшись на стульях. Я взяла себе книгу о насекомых, один из семи томов энциклопедии о животном мире, и села к окну. От батарей плыло тепло, и меня быстро разморило, но я отчаянно сражалась со сном, стараясь держать глаза открытыми.

Я выбрала книгу наугад. Самый интересный, вернее, наименее специфический, седьмой том о млекопитающих давно не содержал для меня ничего нового. Я листала вкладку с иллюстрациями. Книга была старая, с жёлтыми листами, и пахла пылью. Вместо фотографий в ней были почти сплошь рисунки.

 Я пролистала иллюстрации и начала читать о жуках-короедах. Вековые сосны и ели тянулись к небу и закрывали ветвями свет, и жуки-точильщики, укрывшись под их корой, потихоньку подтачивали здоровые с виду деревья. Это была странная, безмолвная форма жизни. Даже звуки, издаваемые жуками, их скрипы, и потрескивания, их «песни», были порождением не голосовых связок, а трения хитиновых оболочек, всяких крыльев, надкрыльев и ножек, друг о друга. Я с напряжением пробивалась сквозь скуку научного языка к тому ощущению жизни, что за ним стояло. Это давалось мне с трудом, и, по сути, мало чем отличалось от занятий в школе, где мне в это время следовало быть. Это позволяло мне не слишком мучиться совестью из-за прогулов.

 Временами я поднимала голову и смотрела по сторонам. За несколько столов от меня дремал над разложенными газетами старик, и я подивилась тому, что он так мучает себя, сидя здесь на жестких стульях, в то время, как мог бы спокойно спать у себя дома. Вообще же, в это время дня читальный зал библиотеки бы почти пуст.

 В дальнем углу, под портретом Добролюбова, сидел мальчишка примерно моего возраста, которого я иногда встречала здесь и прежде. Как-то раз мы даже перекинулись парой слов у кофейного автомата, но я, вообще-то, плохо умею поддерживать знакомство, и потому с тех пор делала вид, что я его не замечаю. Меня всегда смущала необходимость придумывать темы для разговора с едва знакомыми людьми.

 Его присутствие теперь немного напрягло меня, лишив ощущения анонимности моего здесь пребывания. Я попыталась читать дальше, но жуки и запах книжной пыли уже наскучили мне, и минут десять спустя я захлопнула книгу и встала, громко скрипнув стулом. Проходя мимо мальчишки к выходу я случайно встретилась с ним глазами и едва заметно кивнула, потому что он, кажется, не делал вид, что не знает меня.

 Я сдала книгу и вышла на улицу. За то время, что я была внутри, началась метель. Снег летел, его сносили порывы ветра, швыряя в лицо прохожим, задувая снежинки за шиворот. Было, должно быть, часа два дня, не больше, но уже зажглись фонари, и машины ехали сквозь снегопад с включенными фарами.

 Мальчишка догнал меня, когда я подходила к Новому Арбату. Здесь ветер просто сбивал с ног, трепля по асфальту длинные ленты позёмки, свистел и завывал так, что я даже не расслышала, что мальчишка сказал, когда отдышался.

 Щурясь от снега, я посмотрела ему в лицо и удивилась тому, что мне приходится задирать голову. Наверное, я просто впервые видела его стоящим в полный рост. Лицо это, болтающееся надо мной, было совсем детское, открытое и глупое. Из воротника куртки торчала голая тощая шея. Даже глядеть на неё было холодно.

 - Слушай, здесь этот чёртов ветер свистит, я тебя не слышу, - почти прокричала я ему в лицо и кивнула в сторону ближайшего проулка. На лице его вспыхнула радость, он кивнул в ответ и пошел следом за мной. Думаю, он ожидал, что я отошью его на месте.

 Мы оказались в проулке, где было почти что тихо.

 Я посмотрела на него. Он, кажется, ждал ответа на свой вопрос.

 Я была уверена, что он спросил какую-нибудь глупость из тех, что обычно говорят, пытаясь познакомиться. Я всегда ненавидела эти игры, и переспрашивать не стала.