– Тебе-то об этом откуда известно, Марфа?
– с подковыркой спросил мужской голос.

– Хе-хе, - ехидно ответил за Марфу старческий, - знамо откуда...

– Ну, ты, пердун старый, - сказал женский голос вполне впрочем беззлобно, - ври, ври, да не завирайся. Ты надо мной не стоял, свечку не держал.

– Ещё бы, Марфа, над тобой стоят, - хохотнул мужчина, - на тебе обычно лежат...

– Кто это на мне лежит обычно? Ты, что ли, Сергеич? Или этот, что ли, старый хрыч?

– Старый конь, как говориться, - начал было старческий голос.

– И ничего не портит, - закончила за него Марфа.

– Оно, конечно, - сказал сбитый с толку старческий голос.

– Вот и молчи, - отрубила Марфа.

– Сиди тихо, Михал Ерофеич, дыши ровно, - подвёл итог спонтанной возникшей дискуссии мужской голос.

Чудеса начинались за дорожным знаком, сообщавшим, что до города Перепихонска осталось семьсот метров. Шоссе перегораживал самодельный шлагбаум, изготовленный из вкопанных в землю брёвен, строительного бруса и ступиц от грузового автомобиля в качестве противовеса. Горел костёр. У костра грелись четверо солдат в длинных кавалерийских шинелях, косматых папахах с нашитыми наискось красными лентами. Солдаты живописно опирались на длинные винтовки с примкнутыми трёхгранными штыками. На ремнях, стягивавших шинели, висели кожаные патронные и брезентовые гранатные сумки. В некотором отдалении от костра находился строительный балок, увенчанный алым революционным стягом. Автобус, скрипя тормозами, грузно просел на нос и остановился. Шофёр открыл переднюю дверцу. Двое солдат поднялись в салон. От них пахло махоркой, портупейной кожей, мокрым шинельным сукном.

– Граждане проезжающие!
– зычно провозгласил солдат, - приготовьте документы для проверки!

Журналист схватился за портмоне, вытаскивая паспорт и редакционное удостоверение.

Солдат раскрыл удостоверение.

– Петряй, - сказал солдат, зачитав вслух название газеты, - дуй за командиром, у нас тут пресса с Большой земли.

Петряй выскочил из салона и побежал к балку, путаясь в полах шинели. Из балка показался командир. Был он одет по-революционному элегантно: начищенные до блеска кавалерийские сапоги, темно-зелёные галифе, серая бекеша с чёрной мерлушковой оторочкой, защитного цвета офицерская фуражка с красной звездой на околыше. На правом боку рыжая кобура, в ней — револьвер «наган». Командир поправил фуражку, надел перчатки и, не спеша направился к автобусу.

– Командир отдельного взвода охраны Бекетов, - представился командир, беря под козырёк.

– Лучников Всеволод Гаврилович. Журналист.

– Из столицы... К нам.., - командир придирчиво изучал паспорт журналиста.

– Из Москвы, - сказал журналист.

– По какой надобности следуете?

– Я?
– растерялся журналист, - собственно, по личной и по заданию газеты... отчасти.

– Отчасти?
– мгновенно среагировал Бекетов.

– Видите ли, - сказал журналист, - я собираю материалы для статьи о жизни в российской провинции, так сказать, в глубинке. Эта моя статья не соответствует редакторской политике нашего издания, но я всё равно решил её написать. В частном порядке.

– Замечательно, - одобрил инициативу журналиста комвзвода - И?..

– И я приехал сюда, в Перепихонск. Здесь у меня живет знакомый.

– Кто?
– отрывисто спросил Бекетов.

– Зарядько, - быстро ответил журналист.
– Улица Розалии Землячки. Дом двадцать, квартира пять.

– Зарядько, Зарядько, - нахмурился, вспоминая Бекетов.
– Сычевский!
– позвал он солдата, топчущегося у раскрытой дверцы.

– Слушаю, товарищ командир!

– Сгоняй до рации, уточни, проживает ли по адресу: улица Землячки, двадцать, пять гражданин Зарядько. Как его по имени-отчеству?

– Алексей Анатольевич, - без заминки говорит журналист.

– Зарядько Алексей Анатольевич.

– Один момент, товарищ командир.

Журналист, комвзвода, пассажиры ждут.

Сычевский бежит обратно.

– Так точно, товарищ комвзвода. Проживает.

– Извините за задержку, - козыряет Бекетов, возвращая журналисту документы.
– Сами понимаете, служба.

– Понимаю, - говорит журналист.

Командир идёт к выходу.

– Можете следовать по маршруту, - разрешающе машет шофёру. И перед тем, как сойти на землю громко напутствует:

– Счастливо доехать, граждане!

Автовокзал встретил журналиста многолюдным митингом. Духовой оркестр играл «Интернационал». С трибуны в толпу надсадно кричал оратор, яростно размахивая зажатым в кулаке треухом. Толпа отвечала оратору дружным криком и рукоплесканиями. Мимо автовокзала, толпы и трибуны, по проезжей части маршировал отряд Рабоче-Крестьянской Красной Гвардии. Впереди отряда шёл знаменосец, за знаменосцем несли транспаранты «Вся власть рабочим, крестьянским и солдатским депутатам», «Нет Учредительному Собранию!», за транспарантами шагал командир отряда. Музейная казачья шашка в инкрустированных ножнах била его по ногам. Митингующие приветствовали отряд одобряющим гулом. Командир повернул голову и вскинул ладонь к лихо заломленной набок папахе.

Красногвардейцы, в одинаковых серых шинелях, старательно отбивали шаг. Тускло блестели штыки. На груди бойцов пламенели кумачовые ленты. За красногвардейцами бежали дети с игрушечными автоматами и пистолетами. А за детьми катил винтажный броневичок (реплика-новодел), напоминающий видом и конструкцией тот самый британский «Остин», с которого швырял в массы революционные тезисы возвратившийся во вздыбленную Февральской буржуазной революцией Россию Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Пулемёты «максим» (самые что ни на есть всамделишные) в игрушечных башенках броневичка угрожающе целились в трусливо прячущуюся по подворотням гидру мировой контрреволюции.