Хардекнут, которого всего трясло, рассеянно слушал возражения матери.

— В любом случае, я хочу, чтобы мой брат, мой сводный брат, приехал сюда и поселился в Англии, — оборвал он ее, хныча. — Ему нелегко в Нормандии со всеми его богатыми и сварливыми родственниками, которые смотрят на него свысока.

— Что ты об этом знаешь? — спросила Эмма. — Ты ведь не говорил с Эдвардом не знаю сколько лет.

— Не говорил? Разве я не навещал его, когда болтался у тебя в Брюгге?

— Я об этом не слышала.

— Да, может быть, — выдохнул он. — Не было большого смысла напоминать тебе об Эдварде. С тех пор, как умер отец, он не получил от тебя ни единого фунта и должен был жить на подаяния.

— Это неправда!

— Как бы там ни было, а Эдварда я сюда приглашу.

Что и было сделано. Хардекнут пригласил своего сводного брата. Еще большей неожиданностью для Эммы явилось то, что Эдвард тотчас согласился. Почти сорокадвухлетний сын короля обосновался в Лондоне вместе с большой свитой из Нормандии, получив от короля Хардекнута богатый удел.

Вскоре Эдвард разжирел, как никогда.

Эмма молчала до поры до времени. Снова королева-мать?

С тех пор как Эмма побывала во Фландрии, вокруг нее увивалась какая-то подозрительная личность. Во время поездки короля Кнута по святым местам этот человек был послушником в Сен-Омере и сам наблюдал набожность короля. Когда Эмма оказалась в изгнании в Брюгге, он тотчас приехал туда и до небес восхвалял Кнута. Сначала ей было приятно, что кто-то разделяет ее горе и хорошо говорит о покойном. Но все хорошо в меру, а меры как раз и не хватало. Так что Эмма все время придумывала разные причины, чтобы избежать его визитов.

Тогда он обрушил на нее послания. Черновик хроники о Кнуте, которую, как он считал, он призван написать. Теперь, к сожалению, ему не хватает кое-каких сведений: не могла бы королева быть так добра и сообщить их ему?

Ей было непонятно, откуда он брал время для того, чтобы так часто и так подолгу уезжать из своего монастыря? Он изменил свое имя на латинский лад и сделал его таким запутанным и многосложным, что Эмма просто-напросто называла его Бертином, по имени того святого, в честь которого был назван монастырь в Сен-Омере. Она осторожно навела справки в монастыре и выяснила, что «Бертин» — по каким-то непонятным причинам — так и не отбыл полный срок в послушниках, предпочтя служить писцом у различных князей. Он вполне мог обеспечивать себя на этой стезе, так как был образован и прекрасно писал по-латыни, узнала Эмма.

Эмме к тому времени уже пришлось избавиться от своего секретаря, поскольку она решила, что у нее нет на это средств, — к тому же быть самой себе писцом было хоть и тяжело, но доставляло некоторое удовольствие. Так что она сообщила Бертину кое-что о жизни Кнута, взяв с него обещание, что она посмотрит окончательный вариант, до того как Бертин, возможно, начнет распространять свою хронику. Секретарь отправился во Фландрию с рекомендательным письмом от Эммы, и больше она о Бертине ничего не слышала. Может быть, он искал ее, но со всей этой суетой вокруг смерти Харальда Английского и восхождения Хардекнута у нее были дела более важные, чем старые воспоминания.

Когда Эмма обосновалась в Винчестере, Бертин появился снова. При нем был многословный и высокопарный панегирик королю Кнуту — но теперь он пришел к мнению, что ценность хроники значительно возрастет, если центральное место в ней он отведет Эмме. Можно было также предположить, что его будущие читатели еще больше заинтересуются ее судьбой, узнав, что она происходит из знатного княжеского дома и была супругой двух английских королей и к тому же является матерью нынешнего английского короля, не говоря уже о несчастном претенденте на трон Альфреде и… она сама знает все лучше!

По этой причине Бертин с полным смирением и простыми словами написал набросок того, что он хотел назвать «Encomium Emmae». Может ли он надеяться, что королева ознакомится с его корявыми строчками и затем дополнит их тем, чего, вероятно, не хватает?

При чтении Эмма обнаружила, что Бертин информирован лучше, чем можно было ожидать, даже если многое в хронике было неправильно понято и казалось диким. То, что Бертин написал о Торкеле, было неправдой. У Бертина Торкель после смерти короля Этельреда должен был поехать к Кнуту в Данию и почти что выпросить у него милости. Но, может быть, эта версия даже лучше?..

Эмма, если верить Бертину, выходила невероятно кротка и милосердна. Ее мягкости и кротости не было предела. Если эту хронику станут распространять после ее смерти, в ней должно быть написано «Святая Эмма»… Все другое ей не очень понравилось. В первую очередь, описание ее жизни при Этельреде.

И здесь в Эмму вселился Дьявол.

— Ты должен изменить весь первый абзац, — сказал она. — Тот, в котором говорится о времени Этельреда. Моя жизнь начинается только с короля Кнута и с его сватовства. Поэтому ты не должен до этого вводить меня в повествование.