— Тасикай сделал, — когда пещеру осаждали скифы, — пояснила Карен.

— Давно я не видела этот знак, — тихо произнесла Амига. — Когда-то тамга, поставленная на шкурах лошадей и скота или на другом имуществе, принадлежавшем нашему племени, предупреждали воров, что за кражу они поплатятся головой. А сейчас племени нет и все, что осталось от сарматской собственности: пещерное жилье, которое мы покидаем.

— Прошлое сарматов не ясно, а будущего как не было, так и не появилось, — грустно сказала Карен. — Мы рассеялись, как пыль от проскакавшего табуна.

— Неправда! — возразил Гатал. — Нас будет помнить Белая скала.

Взяв резец, он поднялся в пещеру, где прожил с семьей последние годы, и, выбив тамга, продолжил вытесывать слова.

Стоя за его спиной, Амага читала:

— Шедшие через Таматарху в Керу через переправу быка, мы, степные люди, остались и выжили в лесах. Великое Солнце, не забывай о своих солнечных детях!

Закончив вытесывать последние буквы, Гатал выбрался из пещеры на землю, поднял руки и, обращаясь к небу, громко закричал:

— Мы были!

И долго, отражаясь от скал, гудело эхо, унося дальше и дальше, сквозь расстояния и века, слова последнего из сарматов.

ДИКАЯ ПЕЩЕРА

(Киик-Коба)

После окончания научной конференции археологи Саша Гаврилов и Гена Тощев зашли в кафе.

— Не понимаю: почему так мало говорят о необычайности неандертальской стоянки в пещере Киик-Коба? — продолжая начатую на конференции дискуссию, сказал Тощев. — Даже ее открытие БончОсмоловским в 1924 году напоминает детектив: археолог случайно забрел в заросли леса — и наткнулся на грот. На всякий случай заложил разведочный шурф — и обнаружил кремневые изделия и обломки ископаемых костей.

Расспросил местных татар и узнал, что грот известен у них под названием «Киикин-Кобасы» — «Пещера дикаря».

— Но назвал он грот Киик-Коба, — напомнил Гаврилов, взяв с подноса принесенные официанткой две чашечки кофе. — В переводе с крымско-татарского — «Дикая пещера».

— Правильно, — согласился Тощев. — Шум поднялся на всю страну: открытие мирового значения! Но начались исследования — и появились загадки.

— Ты имеешь в виду найденное в центре пещеры захоронение женщины, лежащей на правом боку со слегка подогнутыми ногами? — уточнил, прихлебывая кофе, Гаврилов. — Да, поза странная. И непонятно, почему похоронили именно в пещере. Да еще так старательно: могила частично врезана в скалистое дно грота. Это сколько сил надо было потратить: с их неразвитыми руками, с трудом удерживающими дубинки и каменные рубила.

— И почему похоронили только ее? Остальных что — выбрасывали в реку? — допив кофе, Тощев отставил чашечку в сторону. — Причем учти: забросав могилу землей, остались там жить — фактически на кладбище.

Напомни: каким сроком датирована стоянка?

— Нижний культурный слой, о котором мы говорим, начался шестьдесят тысяч лет назад и наслаивался несколько тысячелетий. Потом пещеру оставили и вернулись туда через пять тысяч лет.

— Представляешь, сколько поколений прошло: при средней продолжительности жизни неандертальца не более 25–30 лет?! — покачал головой Тощев. — Кстати, там имеется еще одна загадка: с помощью рентгенологического исследования удалось установить, что при жизни женщины в ее надколеннике произошли изменения. Вероятно, она часто выполняла какую-то тяжелую работу стоя на коленях. Интересно: что это была за работа?

— Жаль, что отгадок мы не узнаем, — вздохнул Гаврилов, с сожалением заглядывая в опустевшую чашку. — Ладно, пошли по домам.

Разговор закончился. Проводив археологов взглядом, наденем андерсеновские калоши счастья (спрятанные в сундучке у каждого писателя) и заглянем в далекое прошлое человечества. …Узкая тропинка, извивавшаяся между нависшим скальным массивом и многометровым ущельем, на дне которого пенились воды глубокой, по-осеннему темной реки, была достаточной для прохождения человека, но узкой для носорога или медведя, — не говоря уже о мамонте. Поднявшись наверх, Анну остановилась у высокой осины и замерла, вслушиваясь в тишину и ловя ноздрями приносимые восточным ветром запахи. Коренастая, с покатым лбом и выступающими вперед надбровными дугами, в одежде из шкур, она, несмотря на небольшой рост, обладала мощной мускулатурой, позволяющей легко нести сделанную из толстой ветки тяжелую дубинку.

Здесь, на горе, опасаться приходилось только медведя или рысь — остальные животные предпочитали низину. Впрочем, Анну думала не о них. Самыми опасными врагами оставались ее сородичи: кочующие племена неандертальцев, ищущие новую среду обитания. Точно так несколько весен назад пришли сюда возглавляемые Анну кииты, прогнав живший в пещере немногочисленный род сапуров.

Постояв, успокоенная Анну поспешила вниз по склону, к бьющему из-под земли роднику. Напившись воды, медленно пошла вниз по течению реки, периодически становясь на колени и собирая в привязанный к поясу мешок из бычьей кожи съедобные коренья, плоды растений, личинки насекомых и грибы. На шее у Анну на сделанной из медвежьей жилы веревке висел изумруд — знак главенства над родом.

Внезапно Анну почувствовала чей-то взгляд. Схватив лежавшую рядом дубинку, быстро вскочила. К счастью, это был не чужак: на нее смотрела ходившая на рыбалку пятнадцатилетняя Лата. В ее мешке трепыхалось несколько пойманных с помощью копья щук.

Приветствуя сородича и поощряя ее успех, Анну раздвинула рот в улыбке. Вопреки обычаю, Лата не ответила тем же: она отвернулась и направилась вверх, в пещеру.

Это было то, чего Анну боялась: Лата показала, что не признает ее как главу рода. Моложе Анну на десять лет, Лата верховодила среди своих сверстников, которых было на два человека больше, чем мужчин и женщин старшего возраста. Анну и раннее замечала, как неохотно исполняет Лата ее приказы, но, не желая раздора, молча игнорировала Латино недовольство.