Шрифт:
В противовес этой точке зрения мы утверждаем, что задача семантики, безусловно, состоит в том, чтобы обеспечить значение (meaning) языковым выражениям, но она отличается от задачи придать этим конструкциям референты, поскольку в качестве предварительного условия она требует придать им некоторый смысл (sense). Эти две задачи аналитически различны, хотя и строго связаны. Есть разница между тем, чтобы упомянуть о (refer to) вещи, и тем, чтобы сказать что-нибудь (say something) об этой вещи. Эта разница особенно очевидна в тех случаях, когда о референте можно говорить в различных истинных высказываниях (причем он остается тем же самым референтом), или в тех случаях, когда один и тот же смысл может законно высказываться о различных референтах в истинных высказываниях, когда меняется только денотация референта. Это различение было давно выработано схоластической логикой как различение между intentio и supposition и сохранилось как различение Sinn и Bedeutung у Фреге, о котором мы будем говорить в дальнейшем. В результате далеко не очевидно, что когда мы даем «интерпретацию» формальной системе, связывая ее выражения с определенными референтами, мы даем этим выражениям «полное» значение (т. е. включающее смысл). Конечно, мы можем обеспечить их также и смыслом, но для этого требуется связать их другими такими смыслами, а не с референтами, как мы скоро увидим.
Это сопротивление смешению значений с референтами имеет долгую традицию в истории философии. Оно кроется, например, во всякой критике так называемого онтологического аргумента в пользу существования Бога; и оно коренится в тезисе Канта, что какое-то «синтетическое» (т. е. эмпирическое) условие должно иметь место, чтоб высказывание могло считаться дающим знание, поскольку это все равно что сказать, что даже вполне «осмысленная» мысль или предложение не гарантирует существования соответствующего референта. Но его можно также найти и в источнике современного подхода к семантике, который, однако, не начинается с явного введения, или кодификации, термина «семантика» в технический словарь современной философии, обычно прослеживаемого до разделения Чарльзом Моррисом семиотики (общей теории знаков) на синтаксис, семантику и прагматику, где семантика имеет явно референциальную коннотацию [165] . Действительно, если рассматривать семантику как исследование значения вообще, мы, конечно, не можем утверждать, что только в 1930-е гг. к этой проблеме подошли в «современном» духе. Действительно, согласно широко принятой исторической реконструкции, «современный» подход к проблеме значения начинается с Фреге, который для каждого языкового выражения, или знака (Zeichen) предложил различать смысл (Sinn) и референцию (Bedeutung) [166] . И смысл, и референция включены в семантику Фреге. Больше того, если учесть, что его главной философской интенцией было исследовать мысль в смысле «содержаний мысли» (Gedanken) и что он был твердо уверен, что такое исследование возможно не на психологическом уровне, а через исследование языка, можно заключить, что основной упор его семантики был направлен на такие (понимаемые объективно) содержания мысли, т. е. на смысл [167] . Это настолько так, что он утверждал, что референты можно определить только через смысл, и потому приписывал смысл даже собственным именам – типичным языковым знакам, имеющим референтами индивидов. Но эта трехуровневая семантика (знак, смысл и референт) утратила промежуточный уровень уже у Рассела, и значение языковых знаков свелось к их референтам, или денотатам, несмотря на то, что семантика Рассела в некоторых отношениях оставалась фрегевской. Эта тенденция была усилена экстенсионалистской семантикой формальных языков, введенной Тарским, и развилась в теорию моделей в математической логике. Как станет ясно в дальнейшем, мы также намерены отстаивать тезис о «трехуровневой семантике», по существу в том же самом духе, и потому предлагаем рассматривать значение как сложный объект (entity), состоящий из смысла и референции; соответственно, мы принимаем общее понимание семантики как теории значений языковых выражений, но в то же самое время указывая при этом, что проблема референции выходит за рамки лингвистического анализа и требует введения в рассмотрение внелингвистического практического измерения (а именно операций).
165
На самом деле Моррис не определял семантику как исследование значений знаков, но говорил, что «семантика имеет дело с отношением знаков к их обозначаемым и тем самым к объектам, которые они могут обозначать или обозначают» (Morris 1938, p. 35 репринта 1971). Следовательно, семантика вводится с неявной референциальной коннотацией. Но это не удивительно, учитывая общий бихевиористический фон мысли Морриса, в котором значение реально не могло играть никакой роли. Стоит, однако, заметить, что Моррис рассматривал осмысленные языки, т. е. языки, для которых проблема не в том, чтобы приписывать значения (понимать ли их в референциальном или в каком-либо другом смысле), а в объяснении того, в чем значение состоит. С другой стороны, использование термина «семантика» в области логики, методологии и философии науки, введенное Тарским в 1930 гг., было затем, в некотором смысле, кодифицировано Карнапом в его «Введении в семантику» (1942). Карнап прямо ссылается на работу Морриса на первых же страницах своей книги, где он начинает свое изложение семантики. Но он также особенно чувствителен к другому направлению в философии математики и формальной логики, характеризующемуся формалистическим подходом, согласно которому формальные системы – бессмысленные конструкции, которым значение может быть искусственно приписано посредством интерпретаций, как мы указывали в предыдущем примечании. В какой-то степени таковым было и отношение Тарского, когда он впервые ввел семантические соображения в методологию точных наук – хотя с его точки зрения в этом выражалась потребность преодолеть чисто синтаксический подход, которым все еще характеризовались в то время работы Карнапа. В частности, достоинством польской школы было то, что они восстановили и оправдали семантику как составную часть методологии науки и как особую дисциплину в рамках логики (см. Tarski 1933 и 1936 и Kokoszynska 1936).
166
Фактически немецкое слово Bedeutung обычно переводится как «значение» (в смысле англ. significance), что делает его синонимом Sinn, или «смысл», как и соответствующие английские термины. [Ср. русские термины «значение» и «смысл». – Прим. перев.] Однако Фреге, в своей знаменитой работе «"Uber Sinn und Bedeutung» (1892), хотел избежать того, чтобы все «тождества» считались с его точки зрения тавтологиями, и использовал эти термины для проведения различия, которое, по его мнению, позволило бы ему это сделать. В результате вошло в обычай в новейшей литературе отражать это техническое различение, переводя фрегевское Bedeutung как «референция (reference)» (даже по-немецки его теперь заменяют словом «Referenz»), оставляя meaning синонимом sense, как в повседневном языке. Можно отметить, однако, перевод статьи Фреге Фейглем, в котором он, следуя Карнапу, использует термин «denotatum», и можно также вспомнить, что ранние авторы переводили термины Фреге как отражающие различие между «значением (meaning)» и «denotation (обозначением)» (ср., напр., работу Рассела «On denoting»). Это вопрос нетривиальный, поскольку «референцию (reference)» можно считать неудачным переводом Bedeutung, если понимать под референцией «акт отсылки (referring)», поскольку фрегевское Bedeutung означает объект, а не акт, отсылки. Некоторые авторы отстаивали такой взгляд, поскольку особо учитывали конкретное действие говорения. Поэтому под «термином» они понимают нечто написанное или сказанное, что может быть использовано (говорящими) при отсылке (referring) слушающих к референтам или при выражении смыслов. Референты (в более общем смысле объекты) – это то, к чему говорящие, используя термы, отсылают слушающих [Быть может, понятней было бы перевести «refer to» не как «отсылают к», а как «указывают на». – Прим. перев.]. Следовательно, «референция» есть языковое выражение, относящееся к более общей категории интенций; оно состоит в направлении внимания слушателя (отсылке слушателя) говорящим к референту. В заключение, референция есть акт (присутствующий, например, в заявлении, суждении и описании), тогда как референт есть объект. [В повседневном русском языке «референт» понимается как лицо, поэтому более удачным кажется перевод «referent» как «денотат»; однако это может быть помехой в случаях, когда англоязычный автор хочет различать термины «referent» и «denotate». – Прим. перев.] Этот взгляд, предложенный Стросоном и разделяемый, например, Остином и Серлом, конечно, представляет интерес постольку, поскольку речь идет о высказываниях, но его ограниченность состоит как раз в том, что он делает из референции просто свойство такого употребления, строго зависящее, в частности, от конкретных обстоятельств его употребления. Нам кажется, однако, что если хотеть привлечь внимание к этому конкретному употреблению, лучше было бы употреблять слово «реферация (referring)» (имеющее все обычные признаки акта), предоставив «референции» указывать в общем на область объектов, обозначаемых термином, – область, к которой может принадлежать один или более референтов. (Кстати, статья, в которой Стросон высказал свой тезис, называлась не «О референции», а «О реферации» – «On referring»). Учитывая эту ситуацию, приходится признать, что в термине «референция» есть неоднозначность, угрожающая основательности многих замечаний, высказываемых обычно о природе и условиях референции. Но нам не следует слишком об этом беспокоиться, если нас интересует вопрос, могут ли определенные дескрипции допускать сингулярную референцию. Если вопрос понимается как касающийся референции определенных дескрипций, это чисто семантический вопрос… Если же, с другой стороны, вопрос этот понимается как вопрос о референции говорящего, это есть также вопрос о способности говорящего «реферовать (refer)» (Sen 1991, pp. 25–26). Однако, признав эту неоднозначность, мы предпочитаем устранить ее из нашей работы, решив понимать референцию в ее семантическом смысле. Это решение можно рекомендовать по той же самой причине, которая побуждает нас говорить о смысле, или значении, термина, не заботясь о конкретном говорящем или слушающем, обменивающихся своими частными ментальными содержаниями. Поэтому мы будем для простоты придерживаться более широко распространенной практики и употреблять «референцию» почти как синоним «референтов» или, точнее, как указывающую на область, к которой принадлежат референты данного термина (если они есть). Переходя теперь к второму термину статьи Фреге (Sinn), мы предпочли бы использовать «значение (meaning)» в более общем смысле, так чтобы можно было включать в значение некоторого языкового выражения (как разные «аспекты» значения) и смысл, и референцию. Мы воздержимся здесь от этой более сложной условности и только иногда будем упоминать о ней, говоря об интенсионалах и экстенсионалах.
167
Еще до своей статьи 1892 г. «О смысле и референции» Фреге очень ясно выражал свои взгляды на объективную природу понятий и на первичность понимания понятий по отношению к задаче указания референтов. Ср., напр., следующий пассаж: «Понятие есть нечто объективное, что мы не строим и что не строится само внутри нас, а то, что мы стараемся понять и, надо надеяться, на самом деле понимаем, если только, заблуждаясь, не ищем того, чего там нет» (Frege 1891, p. 158).
Конец ознакомительного фрагмента.