Шрифт:
Мы видели, что область абстрактных объектов некоторой науки открыта (поскольку в ходе исследования в нее могут быть включены новые объекты); но гораздо более открыта область референциальных объектов, поскольку включение в эту область определяется в зависимости от результатов проверочных процедур, относящихся к отдельным индивидам, так что кажется ясным, что эта область потенциально бесконечно и постоянно расширяется. Однако – что может показаться удивительным, но на самом деле подтверждает бесплодность экстенциалистской точки зрения, – нам нет никакой нужды знать состав этой области референтов, чтобы проводить научное исследование.
Чтобы понять, почему это так, введем различие, полезное в философских дискуссиях, которым мы будем пользоваться и позднее в этой работе. Речь идет о разнице между целым и совокупностью индивидов. Когда мы говорим о целом, мы не говорим собственно о содержании, но скорее о горизонте, в который должны быть включены все возможные содержания некоторой линии рассуждения, дискурса или исследования. В этом смысле, когда мы говорим, например, о физике в целом, мы имеем в виду не совокупность физических объектов или референтов физики, а горизонт, в который включен всякий возможный физический объект или референт. В этом смысле, в то время как было бы невозможно задать или даже предположить перечислимость совокупности таких индивидуальных референтов, отнюдь не невозможно определить физику в целом (на данной стадии ее развития). Для этого нам нужно только сделать явными предикаты, составляющие область дискурса физики. Корректно будет сказать, что эти предикаты определяют физику в целом, просто потому, что ничто не может мыслиться принадлежащим физике как один из ее объектов, если это не описывается какими-то из ее предикатов; и все, описываемое посредством этих предикатов, должно включаться в число объектов физики [162] .
162
Синонимом «целого» в используемом нами здесь смысле может быть более обычный термин «охват (scope)». Мы предпочли менее обычную терминологию, чтобы подчеркнуть глобальный и «трансцендентальный» характер этих условий, действительно имеющих в виду «всю реальность» в отличие от «частичной» точки зрения.
Напротив, с совокупностью вещей, принадлежащих в качестве референтов какому-либо дискурсу, трудно управляться, за исключением тривиальных случаев конечных совокупностей, малоинтересных для большинства наук. Мы можем поэтому сказать, что, хотя было бы претенциозным и даже смешным заявлять, что физика есть наука, стремящаяся познать всю совокупность физических объектов, имеет смысл говорить, что физика старается определить и исследовать всю область, которую они составляют.
В то время как важность этого различения на данном этапе может казаться неочевидной, упомянем только один проясняемый им вопрос. Одна из самых модных тем современной критики науки связана с категорией тотальности. Другими словами, науку объявляют неадекватной и даже обманчивой формой познания, поскольку она игнорирует «тотальность». К сожалению, эту категорию часто понимают неправильно, трактуя ее иногда как то, что мы назвали целым, а иногда как также упоминавшуюся совокупность всех вещей. В результате возникает ряд недоразумений, в том числе особенно серьезных. Например, одним из главных прорывов современной науки было, как мы уже видели, отграничение проблемы знания и понимания некоторых конкретных черт реальности от задачи определения их взаимоотношений с совокупностью всех вещей. Как ни странно, некоторые современные ученые, кажется, предлагают вернуться к этому донаучному способу понимания реальности, не сознавая, что большая доля научного прогресса была достигнута благодаря переходу от исследования совокупностей (totalities) к исследованию целостностей (wholes).
Множественное число употреблено здесь преднамеренно, поскольку оно указывает (как и аналогичное употребление таких выражений как горизонт, концептуальное пространство, тематическое поле и область дискурса), что, несмотря на некоторый привкус парадоксальности, целые всегда частичны. Благодаря этой частичности они могут дополнять друг друга, быть совместимыми и даже, так сказать, быть взаимно вложимыми. Например, физика в целом, например, может мыслиться как состоящая из объединения отдельных подобластей или целых, которые вне этого отделены друг от друга, таких как механика в целом, электродинамика в целом, атомная физика в целом и т. д. Заметим, что, поскольку целое есть комплекс конститутивных условий, а не коллекция единиц (of entities), одна и та же единица, или «вещь», может принадлежать разным целым в соответствии с возможностью описания ее предикатами, определяющими структуру того или другого конкретного целого.
В итоге, «вещи» рассматриваются и описываются в разных науках посредством разных объектификаций, выражающих точки зрения, или «целые», отдельных наук. Это происходит благодаря применению операциональных критериев объектификации к «вещам». Но это – не логически примитивный факт, поскольку эти критерии формируются только внутри некоторого конкретного гештальта, в котором несколько понятий организованы в единство. Иногда это гештальт низкого уровня, почти целиком составленный из эмпирических и сенсорных черт; но почти во всех науках гораздо более сложные гештальты вводятся посредством интеллектуального синтеза. В случае этих более сложных конструкций некоторые из черт, входящих в гештальт, должны иметь операциональные условия проверки. И только если эти условия удовлетворяются, некоторая общая точка зрения на вещи – концептуальное пространство – может быть возведена на уровень области дискурса конкретной науки, что делает возможным для «вещей» входить в область объектов этой науки и действительно исследоваться ею.
Мы надеемся, что на данный момент мы в достаточной степени прояснили понятие научного объекта, каким мы его видим. И все-таки может остаться некоторая неудовлетворенность в связи с понятием «вещи». Хотя оно не играет позитивной роли в нашем дискурсе, оно тем не менее составляет некоторого рода предпосылку для самого понятия «объект», так что заслуживает дальнейшего рассмотрения.
Глава 4. Онтологическая ангажированность науки
4.1. Семиотический каркас [163]
В ходе нашего изложения мы часто использовали такие выражения как «значение», «референция», «денотация», «интенсионал», «экстенсионал» и т. д. Все эти (и связанные с ними) термины отнюдь не имеют однозначного стандартного значения в философской литературе, и потому мы должны пояснить, как мы используем их в нашей работе. Более того, мы выдвинули здесь несколько тезисов, предполагающих или подразумевающих определенные способы понимания отношений между языком, мышлением и реальностью, которые в отдельных пунктах расходятся с широко распространенными представлениями о них (ср., напр., наш тезис о том, что для трактовки научных теорий с лингвистической точки зрения больше подходит не «экстенсиональная», а «интенсиональная» семантика). Не вдаваясь в подробности (особенно касательно критической оценки наиболее спорных моментов), мы просто попытаемся прояснить общие черты семантических рамок дискурса этой книги и в то же время зафиксировать терминологию, принятую нами для трактовки некоторых особых тем.
163
Некоторые части этого раздела были опубликованы в Agazzi (2012).
4.1.1. Смысл и референт
В области методологии и философии науки семантика чаще всего понимается как выполняющая задачу приписывания «интерпретации» «бессмысленным» выражениям некоторого данного языка. Эта интерпретация в свою очередь рассматривается как приписывание некоторых подходящих референтов, или объектов (индивидов, множеств индивидов и т. д.), разного рода символам, которые, как предполагается, таким образом получают значение (meaning) и становятся осмысленными (meaningful). Этот подход стал стандартным для семантики формальных систем и составляет основную точку зрения, на которой в математической логике основывается теория моделей; на этом подходе основываются также практически все современные работы по семантике эмпирических теорий [164] .
164
Реконструкция истории этого подхода завела бы нас слишком далеко. Однако по крайней мере некоторые ее моменты заслуживают упоминания, поскольку проливают свет на вопросы, релевантные нашему рассмотрению. Как мы имели случаи заметить раньше, позитивистская философия науки XX в. испытала сильнейшее влияние не только «лингвистического поворота» современной философии, но особенно создания математической логики и «формалистических» тенденций гильбертовской философии математики. Принятие лингвистического поворота привело к убеждению, что полное понимание науки можно обеспечить анализом языка. Очарованность математической логикой привела к возникновению того, что было названо мифологией дедуктивизма (см. Harr'e 1970, Chap. 1) и что, в частности, породило то, что было названо «высказывательным» взглядом на теории, гипотетико-дедуктивную модель научного объяснения (Hanson 1958, p. 70 ff.) и вообще отвращение к мысли, что «средства передачи мыслей не полностью пропозициональны, но также и “образны”» (Harr'e 1970, p. 2). Короче говоря, империя формального вывода, покрывавшая все математические дисциплины, была распространена на все точные науки, включая эмпирические. Но последний шаг был еще более решительным. В своей «Логической конструкции мира» Карнап открыто говорит, что «наука занимается только структурными свойствами объектов» (см. его 1928, pp. 12ff), и дает прямую отсылку к духу математики и к гильбертовской доктрине «аксиоматических определений» (о которой мы уже упоминали, особенно в разд. 2.8 данной работы). Но эта доктрина была создана, чтобы обойтись без референции в математике, и как же можно было применить ее к эмпирическим наукам? Мы знаем, что некоторые возможности в этом направлении не исключены и что уже Пуанкаре, например, утверждал, что наука способна открывать в природе объективные отношения (тем самым рассматривая «содержание», выходящее за пределы просто области синтаксиса). Это – центральная идея «реализма структур», который в последнее время обнаружил интересное развитие, но Карнап в своей работе отстаивал не эту идею. Карнап говорит – и логические эмпиристы повторяли это за ним, – что научная теория есть формальное исчисление, которому потом могут быть приписаны «интерпретации» (с помощью «правил соответствия» или как-то иначе). Но как эти интерпретации можно реально отобрать и применить? Математическая логика (и в особенности ее раздел, называемый теорией моделей) отвечает на этот вопрос, поскольку интерпретация формальных систем понимается экстенсионально и в чисто теоретико-множественных терминах, так что природа элементов множества несущественна, а их свойства и отношения могут (экстенсионально) определяться произвольным образом для построения интерпретации. Но это не может быть удовлетворительным для интерпретации эмпирических теорий, в которых референты намечены и снабжены атрибутами, которые теория должна выразить и описать и в которой никакие формальные орудия не способны выделить эту «предназначенную (intended)» модель из бесчисленных других ее моделей. Дальнейшие подробности усилий и затруднений, обнаруженных при реализации этой программы, см. Przelecki (1969); более общий обзор см. в Agazzi (1981). Обсуждение неадекватности теоретико-модельного подхода для задачи выделения «предполагаемой (intended) модели», повторенное также в Приложении к данной работе, см. в Agazzi (1976), аргументы которого сходны с выдвинутыми ранее Патнемом в гл. 2 и Приложении к Putnam (1981).