— Не знаю. Наверное, возьму его с собой, но… я как-то не представляю, как я буду его держать у себя в квартире, в центре Лондона. — У него на лбу выступила испарина, и он начал слегка заикаться. — Но он… очень породистый, с родословной, и все дела… так что он целое маленькое состояние… этот приятель… так что я думаю, что найдутся ценители… ну, эксперты, которые по собакам… в общем, его у меня возьмут.

— И сколько ты за него хочешь? — спросила Шейн. Она ни капельки не сомневалась, что Мак сейчас психанет, ну, если даже и не психанет, то отреагирует крайне плохо, и уже приготовилась выдержать неприятную сцену: бурная ярость, малодушные отговорки, холодная отповедь — что бы ни было. Но она ошиблась. Во взгляде Мака читалось искреннее облегчение.

— Шейн, — сказал он, хлопнув себя ладонью по лбу, — если ты хочешь его забрать, то бери.

— Не говори ерунды. Как ты сам только что говорил… так вот, в лоб… он стоит целое состояние. Сколько ты за него хочешь?

Магнус улыбнулся и покачал головой.

— Я хочу, чтобы ты забрала его, Шейн. Пусть это будет подарок — как те книги, которые ты мне забросила в почтовый ящик.

— Знаешь, я не люблю, когда ко мне так вот относятся… снисходительно.

— Нет! — с жаром воскликнул он. — Ты не понимаешь… я давно хотел тебе предложить, чтобы ты его забрала. Я просто не знал, где ты живешь. Я так подумал, что ты, наверное, остановилась в гостинице… а там с собаками не разрешают…

— Да, в гостинице, — сказала Шейн. — Но если нужно, я могу снять квартиру. То есть если на то найдется достаточная причина. — Да, да, да. Шейн зарылась лицом в пушистый бок Адриана, чтобы скрыть свою радостную улыбку. Мой, мой, мой.

— Просто я не хочу, — сказала Мак, — чтобы мы расстались, а у тебя обо мне так и осталось неверное впечатление. На самом деле я не такой уж плохой…

Шейн рассмеялась и еще крепче обняла Адриана. Ей было совсем не смешно, просто она так спасалась от вероятной истерики — потому что сейчас ей хотелось выть в голос и плакать. Шов на бедре разболелся, и она испугалась, что швы могли разойтись, когда Адриан чуть не сбил ее с ног.

— Не хочешь войти в историю недооцененным?

Мак поморщился, как бы признавая, что ее удар пришелся точно в цель.

— Ну, да.

Шейн поднялась, опираясь руками об Адриана — пес даже не дернулся. Похоже, он инстинктивно понял, что Шейн просто не обойтись без его посильной помощи. Она заметила, что Мак украдкой взглянул на часы. Только теперь до нее наконец дошло, что он действительно уезжает, и у него скоро поезд, а в Лондоне его ждут дела, защита диплома…

— Ты не опоздаешь? — спросила она.

— Ничего. Даже если и опоздаю, то извинюсь. — Он сложил руки, словно для молитвы, и опустил голову, как монах на покаянии. — Меа culpa, теа culpa[5].

Время как будто ускорилось и побежало в два раза быстрее. Шейн поняла, что это было прощание.

— Но мне надо вернуть тебе исповедь, — сказала она. — И бутылку. А их уже не забросишь в почтовый ящик.

— Не беспокойся, — сказал Мак устало. — Оставь их себе.

— Но эти бумаги стоят значительно больше, чем финский лапхаунд, и ты это знаешь.

Если Шейн и хотела поддеть Магнуса, заговорив на его языке, то у нее ничего не вышло. Он уныло усмехнулся и отвел взгляд.

— Только не для меня. Мне они нравились раньше. Такими, какими были… до того, как я понял, что это такое. Когда я был маленьким, для меня это было тайной — такой загадочной вещью из прошлого, которую мой отец буквально спас из-под обломков Жестяной Пристани. И которую он мне показывал, если я вел себя хорошо, а потом убирал обратно в «секретное место».

— Прости, Мак, — тихо сказала Шейн. — Меа culpa.

— Да все нормально. Я даже не сомневаюсь, что когда-нибудь ты напишешь на их основе научную монографию. И тогда, может быть, выразишь мне благодарность где-нибудь в предисловии, в разделе «Автор хочет сказать спасибо», а?

Она шагнула к нему и обняла. Крепко-крепко. Сперва он как будто смутился, но потом тоже обнял ее и прижал к себе с тихим вздохом. От него пахло зубной пастой, дезодорантом, хорошим одеколоном и, едва различимо, нафталином — этот букет ароматов все же пробил защитный барьер, и Шейн горько расплакалась. Хотя и давала себе слово, что никакой мелодрамы не будет.

— Я даже не знаю твою фамилию, — прошептала она.

Он застонал, а потом выпалил на едином дыхании вместе со смехом:

— Бойль.

— Ну, тут уж твой папа не виноват.

— А у тебя как фамилия?

Она еще теснее прижалась к нему, стараясь подавить в себе этот дурацкий, иррациональный страх — пережиток былых кошмаров, — что сейчас его большая ладонь, которая так нежно и ласково гладила ее по волосам, соскользнет вниз и сожмет ей горло.

— Это секрет, — сказала она и прошептала ответ ему на ухо, наклонив его голову к своим губам.