Насколько Кэтрин было известно, Роджер никогда не изменял ей. Это было не в его стиле. Когда он принимал какое-то решение, он уже никогда не отступал от него ни на шаг, невзирая на обстоятельства. И вряд ли в ближайшее время инфаркт или инсульт разлучат их. Он был всего на четыре года старше ее и в прекрасной физической форме. Они будут вместе всегда, если только она не умрет первой.

Кэтрин повернулась спиной к шато и направилась в глубь леса. Она ступала по плотному, хрустящему ковру опавших листьев и толстого мха, время от времени расковыривая землю носком ботинка, чтобы отметить свой путь на случай, если заблудится. Небо было ясным, дул тихий ветерок. Кэтрин не сомневалась, что ее следы будут заметны долго.

Во время войны нацисты, наверное, казнили людей в этом лесу. Ведь в Бельгии же была война, разве нет? Со стыдом она поняла, что толком этого не знает. Она вообще ничего толком не знала, кроме вокального искусства. Роджер вырвал ее из подросткового гетто в колледже Святой Магдалины и навсегда избавил от необходимости что-либо знать, взяв на себя всю ответственность за общение с окружающим миром. Он сообщал ей то, что, по его мнению, касалось ее, и умалчивал о том, чего ей знать не следовало. К тому же в последнее время она стала ужасно забывчивой. Возможно, Роджер ей что-нибудь и рассказывал о Второй мировой войне в Бельгии, а она наверняка все просто забыла.

В любом случае, если допустить, что нацисты сюда все-таки добрались, лучше места для расстрелов, чем этот лес, невозможно придумать. Кэтрин попыталась представить себе, как должен чувствовать себя человек, которого окружают солдаты, подгоняют его к краю братской могилы, а затем расстреливают. Она попыталась почувствовать сострадание к тем, кто не хотел умирать: к женщинам с детьми, например. Но ей удавалось думать только о том, как это прекрасно, когда за тебя все решает кто-то другой — ну, скажем, какой-нибудь нацист, который подводит тебя прямо к краю могилы и стреляет в затылок — туда, куда ты сама все равно себе выстрелить не сможешь.

Затем через несколько лет французский Робин Гуд и его весельчаки будут скакать по твоим костям на конях и разноцветные плюмажи на их шляпах будут развеваться к радости детей всей Европы.

Минут через пятнадцать Кэтрин остановилась и присела на обросший лишайником корень большого кедра, удобно устроившись на мягком дерне. На этот дерн опускать зад — или «шоппу», как сказала Дагмар — было абсолютно безопасно: судя по всему, фламандские ученые разработали специальную растительность, которая не оставляла пятен на одежде. Солнечное тепло, рассеянное кронами деревьев, насыщало витамином D кожу Кэтрин. Со всех сторон бледно-золотистые лучи нежно проливались на коричневато-зеленую биомассу, и листья, в ответ на их прикосновение, выделяли чистый, благоуханный кислород.

Природа часто вдохновляет композиторов на творчество, думала Кэтрин. «Пасторальная симфония» Бетховена, Воэн Уильямс, Делиус[25] — примеров не счесть. А для нее — что значит природа для нее? Она задумалась, что бы она ответила на этот вопрос, если бы его ей задал лично Бог.

Для нее природа означала в первую очередь отсутствие людей. Это была система, способная существовать без вмешательства человеческих существ, бесчувственная и вечная материя. Иногда общение с ней было приятным, но при условии, что оно оставалось непродолжительным. Ведь если наступит темнота, то природа не предоставит тебе ни двери, чтобы затворить ее, ни крыши, чтобы спать под ней, ни одеяла, чтобы накрыться. В конце концов она — человек, и ничего человеческое ей не чуждо.

Кэтрин встала и смахнула обломки коры и сухие листья со своих джинсов. На сегодня она удовлетворила свою потребность в общении с природой. Пора было возвращаться назад домой.

Вернувшись по протоптанной ею самой тропинке, она вновь подумала обо всех птицах, что прятались в ветвях у нее над головой. Некоторые из них музыкально щебетали, но большинство предпочитало хранить молчание и следить за ней сверху. Мысль об этом оказалась для Кэтрин невыносимой, и она предпочла сосредоточиться на хрусте веток у нее под ногами.

В тишине ее учащенное дыхание звучало удивительно громко, а если она ускоряла шаг, то дыхание и вовсе становилось похоже на легкие вскрики, которые к тому же обладали вполне определенной высотой и тембром. Все вместе это звучало очень похоже на авангардное вокальное произведение: на вокальную партию охваченной ужасом души.

К этому моменту Кэтрин уже почти перешла на бег. Она поскальзывалась на сухих ветках и на сковырнутых ею же самой мшистых кочках. Яркий солнечный свет ослеплял ее, постоянно моргал и казался ей похожим на холодное и зловещее мерцание неисправной флуоресцентной лампы. Неужели она снова потеряла счет времени и провела вдали от дома несколько часов вместо десятка минут?

А если вдруг опять раздастся этот крик — что делать тогда?

Эта внезапная мысль словно стрела впилась в ее мозг. Она была посреди Мартинекеркского леса наедине с тем существом, которое так страшно кричало по ночам. Его пылающие глаза, возможно, следят сейчас за ней из сплетения ветвей. Оно только ждет подходящего момента, чтобы снова закричать, ждет, когда Кэтрин окажется от него так близко, чтобы крикнуть ей прямо в ухо, заверещать ей в самый затылок, и тогда у Кэтрин от страха подогнутся ноги и она упадет на колени. Кэтрин побежала, подвывая на ходу. Она обещала себе, что если сейчас появится Роджер и спасет ее, она будет впредь вести себя как хорошая девочка.