«Развернись, стена, — молила женщина, — развернись, пусти меня к нему. Я соскучилась, я больше не могу». Иногда она вспоминала о младшем сыне. Малыш чувствовал: что-то непонятное происходит с матерью, она не отдает ему всю любовь, не всегда отвечает на ласку, отрешается от него, не желает, не принимает. Он не мог понять, почему, ведь облик брата стерся из его памяти, он просто забыл о его существовании, и не потому, что хотел этого, а потому что это была своего рода милость памяти: дабы не разрушать несформировавшееся сознание сложными проблемами. Мать понимала, что, не преодолев себя, наносит вред младшему сыну, но пока ничего не могла с собой поделать. Сердце разрывалось на части: «Господи, — молила она, — дай силы преодолеть. — И спрашивала: — Не слишком ли для меня высокая плата за общее благо?»

Вдруг сквозь стену-пелену Мать увидела четыре смутных силуэта. Они как будто приближались и вот остановились, но уже можно различить: четыре подростка. Три парня и одна девушка. Что происходит? Не может быть! В одном из них она узнала сына. Вот тот, высокий, худенький, светловолосый, в середине, который схватил сейчас за руку девицу.

Да, это он, он! И того широкоплечего она знает, и маленького, щуплого. Это компания ее сына! Нет, не может быть!

— Пашка! Пашка! — закричала женщина и попыталась проникнуть через пелену. — Сынок! Я здесь, здесь! Мальчик мой!

Никто в том мире ее не слышал, а стена не пускала.

— Паша! Паша!

Нет. Никакой реакции. Никто из них не обращал на нее внимания.

Силуэты подростков как-то странно начали двигать руками, ногами, словно они попали в сети и пытаются из них выпутаться. Кто-то из ребят норовил повернуться боком, кто-то опустился на четвереньки и как будто бодался. Одна девица безучастно стояла в стороне. Мать поняла — подростки пытаются проникнуть сквозь незримую стену, а стена их не пускает. И тут пелена начала сгущаться, стирая абрисы подростков. В долю секунды они исчезли.

Мать плакала навзрыд, захлебываясь слезами, и пыталась колотить стену. Кулаки мягко проваливались, стена как бы не хотела причинить ей вреда, и от этого становилось еще горше. Наконец женщина утихла, встала на колени, собралась с силами и твердо сказала:

— Пусти. Я так хочу.

За спиной женщины появился Правитель, он положил руку на ее плечо:

— Пойми, — голос был почти бесстрастным, лишь где-то в глубине таилось сочувствие, — преграда не исчезнет. Этого должны захотеть все. Только тогда.

Мать поникла, постояла некоторое время на коленях, тяжело поднялась, отряхнула пыль с юбки. Правитель стоял рядом.

— Я думал — тебе станет легче, когда ты увидишь, что твой сын жив и здоров. И возможно, ему не так уж и плохо в своем мире.

Женщина пристально взглянула в глаза Правителя:

— Мне кажется, после их исчезновения мы стали хуже.

* * *

Подростки вернулись на свалку. Куда же им было деваться? Здесь за время их отсутствия ничего не изменилось: все так же ослепительно сверкали на солнце горы стеклянных слитков, накалялись ржавые кабины тяжеловозов, из куч мусора уродливо торчали пучки арматуры…

Черный зев жилища, прикрытый куском брезента. Противно пища, из их убогого прибежища разбежались юркие крысы, доедавшие уже не пищу, а пахнувшие съестным коробки, пакеты, бумагу, кожу, съедались даже наклейки на консервных банках.

Удивительное дело — посреди помещения валялась злосчастная дама пик, из-за которой, получается — ни за что, ни про что, наподдавали Старухе. Он первый и заметил ее.

— Дама, дама! — оповестил он остальных, и замешкавшаяся крыса, решив, что это относится к ней, противно бросилась в щель.

— Дама? Ну, дама. Была одна, — рассудительно проворчал Куца и махнул в сторону оставшейся снаружи Мани, — стало две. Если покопаться в колоде, прибавится еще три, а такую свору баб нам не прокормить.

Радость щуплого померкла.

— Юморишь? А когда били — всерьез. Подл все-таки…

Куца ухмыльнулся:

— А что остается делать? В страну обетованную сходили, чуть там не сдохли, застряли в этом облаке почище чем в болоте…

— А лаз все равно где-то есть, — сказал щуплый, — куда бомжи иначе пропадают?

— Мечтай. У меня все мышцы болят, — пожаловался Куца.

— У тебя и мышцы есть? — угрюмо спросил Еж. — Не пора ли в таком случае поработать?

— В каком смысле?

— Взять ноги в руки и к складам, покопаться, как все. Понял?

— А ты?

— Я за себя сам решу, а вот тебе рекомендую.

— Ты что, издеваешься? Я еле живой сюда доволокся, шучу из последних сил, чтобы всех подбодрить… Разве я не работал? Кто нашу уродку, когда она застряла, вытаскивал?

— Можно подумать, ты больше всех налегал.