Прункман витийствовал. Глаза его горели, большие крылья носа хищно раздувались. Реннтир следил за его мимикой со смешанным чувством зависти и раздражения. Итак, этот торговец славянскими иконами снова на коне и скликает в поход новое войско. Он уже пытал свое счастье в Немецкой партии, где собрались под одно крыло консерваторы и реакционеры ганзейских городов и правые радикалы из других группировок. Прункман добился там видного положения, но сама партия после недолгого взлета влачила довольно жалкое существование. Теперь Прункман решил испытать новое счастье, на этот раз вместе с лидерами Немецкой имперской партии. Реннтир понимал, что без сильной поддержки извне Прункман не рискнул бы идти на такое дело. Для новой партии было явно недостаточно личного желания, нужна была финансовая база и уверенность в позиции единомышленников из других правых группировок. А это могло быть лишь с одобрения единого центра, о котором все знали и который сам о себе давал всем знать. И он не ошибся. Прункман совсем тихо, одними губами прошептал:

— Мы получили благословение из Парагвая.

— От самого?.. — еле слышно спросил Реннтир.

— Да, — прошелестело в ответ.

Горячая волна прилила к щекам Реннтира. Значит, есть еще бог на небе, он услышал его стенания! Значит, о них помнят те, кто ушел через Альпы, поклявшись в верности тысячелетнему рейху. С такими он готов идти на все, пусть даже с Прункманом, о котором он был раньше не бог весть какого мнения. Но дело не в нем, он только выполняет приказ, так же как и Реннтир. А дальше видно будет. Реннтир пронзительно взглянул на собеседника. Тот смотрел на него напряженно, сжав скулы. Ошибка? Розыгрыш? Самомнение? Нет, Реннтир понимал, все это исключалось. Такими вещами не шутят. Они оба слишком хорошо знали, чем это кончается…

— Я готов, — твердо ответил Реннтир.

— Мы не сомневались в этом. — Лицо Прункмана несколько обмякло, напряжение постепенно исчезало. — Есть первое задание: встретиться с Грифе и помочь ему в разработке принципов нашей программы. Вот телефон, по которому надо связаться. Но об этом должен знать только ты один.

Реннтир взял узкую полоску бумаги, внимательно прочитал ее, бросил в пепельницу и достал свой «Ронсон» 11

Репербан… Эта небольшая улица в Гамбурге, всего каких-нибудь триста метров, вызывала у Реннтира непонятное противоречивое ощущение. Она была для него эльдорадо запретных желаний, которые он в обычной жизни загонял в глубины своего второго «я», неизвестного для других. Каждый раз, когда он бывал в Гамбурге, его влекло сюда зарево вечерних огней, калейдоскоп обнаженных женских тел в витринах ночных кабаре и баров. Триста метров сплошных искушений, триста метров искусно препарированного секса. Реннтир, воспитанный в суровых традициях «Гитлерюгенда», в жестоком мире СС, в молодости был лишен женских ласк и нежности. Он рассматривал женщину лишь как существо другого пола, не больше. К этой теме он возвращался строго периодически и на весьма короткое время. После войны он женился, чтобы иметь сыновей. Он воспитывал их по своей собственной системе…

На Репербан его влекло древнее как мир желание познать новые ощущения и увидеть тот мир, что был скрыт от него многие годы. И хотя ему хотелось побывать в ночных стриптизах Репербана, он в то же время ощущал в себе резкий протест против этой пришедшей из-за океана манеры выставлять на всеобщее обозрение голое женское тело.

Было ли это только замешательство мещанина, привыкшего чем-то обладать только в одиночку? Или же давали себя знать остатки христианской морали, которая веками вносилась в сознание предков и не была искоренена до конца нацизмом? Реннтир не мог ясно ответить на этот вопрос. Но его тянуло туда, где вращалось рекламное красное солнце «Мартини», а внизу под ним в неоновом свете вечернего мира текла жизнь, запечатленная в «Мондо канэ» 12 . Собачий мир, животные страсти. С горьковатым привкусом вожделения на языке он входил в этот мир…

— Господа, прошу вас заглянуть к нам. Скоро начнется представление. Первоклассный стриптиз.

Крепко сложенный малый лет тридцати настойчиво следовал по пятам. Реннтир уже знал, что главное не реагировать на слова зазывалы. Он тут же отстанет, потому что не может далеко уходить от своих дверей.

Вдвоем с Прункманом они небрежно вышагивали по тротуару, разглядывая лица прохожих и рекламные стенды у входов в кабаре. Было около девяти часов вечера. Ночная жизнь еще только просыпалась. На ярко освещенные улицы не спеша, разминая ноги, выползали ее обитатели, дамы и девицы легкого поведения, сутенеры, мелкие воришки и крупные дельцы ночного бизнеса, игроки, пьяницы, моряки, пришедшие сегодня в гавань, иностранные туристы и приезжие по делам из других городов, подростки-старички с длинными волосами, в кожаных куртках, небрежно державшие за талию своих похожих на мальчиков, коротко подстриженных подруг, и просто бездомные, кому некуда было пойти в этот вечер.

Зазывалы стояли у каждого кабаре как часовые. Все в форменных кителях и фуражках. Форма придавала респектабельность фирме и должна была прогнать ощущение сомнительности заведения. Они стояли чуть сбоку от входа, на два-три шага впереди и зорко всматривались в прохожих. Наметанным взглядом они мгновенно отличали пришедшего поразвлечься от слоняющегося зеваки, иностранного туриста от случайно оказавшегося здесь гамбуржца, постоянного клиента с устоявшимся вкусом от неопытного юнца, рискнувшего вкусить запретный плод.

Заметив добычу, зазывала делал шаг вперед и, раскрыв гостеприимным жестом руки, сладкоречиво приглашал в свое заведение:

— Господа, вы не будете разочарованы. Взгляните на репертуар. Впервые… Только у нас…

— Здесь, как на рынке, сначала надо все обойти, посмотреть товар, а потом уже выбирать, — заметил Прункман.

Он чувствовал себя не совсем в своей тарелке в этом месте. Мог попасться случайный знакомый или сослуживец. Но сегодня он был с гостем — отличное алиби.

— Господа, вы только загляните к нам на минутку. Вход бесплатный, если не понравится, вы уйдете…