— «Благословенные струи! — проникновенно сказал Черницкий. — Надежда верная болезнью изнуренных. Мой взор встречал близ дивных берегов увядших юношей… отступников пиров…»

Аркадию снилось, что он умер, и его тело бросили где-то на берегу. Запертый в безжизненной оболочке ум понимал, что сейчас налетят чайки и начнут клевать мертвеца, но чаек пока что не было, а был прибой. Вода накатывала шумной волною, обливала Аркадия, затекала в нос и уши и отступала лишь затем, чтобы снова набежать.

Он очнулся и увидел, что сон почти вещий: Аркадий лежал на желтоватой земле, большей частью состоявшей из песка, правда, моря поблизости не было видно, зато вода, действительно, накатывала. Это страшный темнолицый волосатый человек, стоя над Аркадием, лил на него из ведра.

— Жив, — констатировал Пушкин и протянул Аркадию крынку рассола.

— Ох… а-а-ыэ, — Аркадий помотал головой, опустошив крынку. — Благодарствую, — и он выдавил нечто, долженствующее означать то ли «ваше благородие», то ли «ваше сиятельство», то ли вообще «ваше преосвященство». Звучало это более всего похоже на «вашбл…дь».

Пушкин хмыкнул и спросил у стоящего за спиной Никиты:

— Как думаешь, он уже в порядке?

— Разуметь бы уж должен, барин, — сказал Никита. — Разве только слабоумный…

— Кто? — расширил глаза Аркадий. — Я не слабоумный. А вы, вашбл…дь, кто?

— Я от Семёна Михайловича, — тихо сказал Александр.

— От когось?..

— Броневского.

— Кто это?

— Тебя зовут Аркадий Вафиадис?

— Нет, — озадаченно почесал ухо Аркадий. — Я Аркаша-башмачник. То есть, ик, Стеклов я.

— … твою мать в ухо через… и три…, и всю твою… семью и жизнь твою, и душу твою…!!! — сказал Пушкин. — Не тот!!!

Он в сердцах пнул ведро, и оно с грохотом покатилось по песку. Аркадий проводил его взглядом и, когда ведро остановилось у дощатой стены, огляделся. Он сидел на земле между каким-то сараем и колодцем. Других людей, кроме страшного господина и его слуги поблизости не было; только куры клевали мелкий сор на земле.

Пушкин посмотрел на Аркадия, сидящего с жалким видом, обхватившего руками колени и ничего не понимающего.

— Я непьющий, — бормотал Аркаша-башмачник. — По случайности вышло… Вашбл…дь, а на что я вам?..

— Вафиадиса знаешь?

Стеклов помотал головой.

— Всё напрасно, — Пушкин нервно забегал вдоль сарая.

— Отпустить его надобно, барин, — заметил Никита. — Коль он вам не нужён.

— Всё напрасно! Разумеется, отпустить, — Пушкин поставил Аркадия Стеклова на ноги. — Иди, и если кому проболтаешься -

— Не-не, никому, ни… — торопливо сказал Аркадий. — А могу спросить, вашбл…дь, сколько я спал?

— Больше суток, — мрачно откликнулся Пушкин.

— А-а, эта… жена моя. Будет серчать. Может, копеечку пожалуете? За беспокойство.

— Что?! — поперхнулся Пушкин. — Скажи спасибо, что мы с тебя долг не требуем. На! — кинул Аркадию его мятый картуз. — Иди…

Аркадий нахлобучил картуз, поклонился и побежал прочь.

— Разболтать может, барин, — с сомнением произнёс Никита. — Башмачник… может, правда ему заплатите, чтоб молчал?

Уже успев отойти шагов на пятнадцать, Аркадий услыхал за спиной крик: «Стой! Остановись!». Обернулся и увидел бегущего к нему страшного господина. В ужасе Аркадий перепрыгнул через низенький плетень и кинулся по улице, спасаясь от погони. Но страшный бегал быстро. Через полминуты он нагнал Аркадия, припёр к стене ближайшей хаты и стал угрожающе сопеть, раздувая ноздри.

— Держи, — Пушкин вложил в руку Стеклову монету. — И если будут спрашивать, кто заплатил за тебя в трактире, скажешь, добрые господа, которым ты давеча сапоги починял. Понял?

— Понял, — обрадовался Аркадий. — Благодарствую, премного благодарствую, вашбл…дь.

На поиски Вафиадиса ушли три мучительных дня метания по городу, вопросов, попыток конспирации. Француз решился даже посвятить в часть тайны Николя. О шпионе, разумеется, умолчал, но объяснил, что миссия требует сыскать одного человечка; в обстановке строжайшей секретности, естественно. Мог не рассказывать; нашёл в итоге всё равно сам.

В пятом по счёту кабаке ему подсказали дом Вафиадиса. На пороге указанного дома, больше похожего на шалаш, объявилась крепкая молодая баба. За ней мелькали дети — пятеро или шестеро.

— Помер Аркадий, — сказала баба. — Два месяца тому. Горячкою помер.

Отчаяние накрыло Александра; он провалит дело, не справится, не сможет найти Зюдена. Вечером он сидел с трубкою на подоконнике (поза, ставшая им любимой) и продумывал ход казни, которую над ним, несомненно, учинит Нессельроде; и поделом: упустить опаснейшего шпиона в городе, где тот, по-видимому, и планирует осуществить свои главные замыслы, — это ли не худшее из возможного.