Стук в дверь отрывает Аглаю от музицирования. Она оборачивается, но, махнув рукою, продолжает петь.

Стук в дверь повторяется.

Аглая. Войдите!

Входит Якушкин.

Аглая. А, дорогуша, это ты? Ну что ты, тебя могут увидеть!

— И непременно увидят, — пообещал Якушкин. — Прошу прощения, Аглая, но я вынужден преступить всякую деликатность.

Аглая. Что вы такое говорите? У вас голос, как будто вы в меня не влюблены.

— Письма, — Якушкин приблизился к Аглае, вытянув руку, точно она могла тут же положить ему в ладонь украденные письма.

Аглая. Ах, Якушкин… Вы были не так хороши, как рассказывал один офицер, но очень даже ничего…

— Немедленно верните письма, — голос Якушкина начал опасно звенеть. — И объясните, на кого вы работаете? Тайная полиция? — Иван Дмитриевич оттолкнул Аглаю, виснущую у него на руке («Милый, тебе дур-рно? Тише, пр-ридёт мой муж») и задел локтем ширму. Ширма с грохотом упала и в комнату вбежали перепуганные Раевский и Пушкин.

Аглая. Ой, страшненький, и ты здесь? И красавчик в очках! Вы сейчас будете все драться из-за меня, правда? Только не стреляйтесь, можете ведь убить кого-то…

— Что тут произошло?

— Это ширма, — мрачно откликнулся Якушкин. — Не беспокойтесь.

Аглая. (начинает скучать) Вы не собираетесь драться? Тогда почему вы пришли втроём? У всего же есть мера.

— Вчера вы видели, как я заводил часы, — сказал Якушкин. — Вы ещё удивились, что я завожу их на ночь, а не с утра. Потом вытащили из жилета часы, сняли с цепочки заводной ключ и повесили вместо него другой.

— Когда одежда лежит на полу, а хозяин часов дремлет, это довольно просто сделать, — согласился Раевский.

— Для чего вам это нужно, Аглая?

— Аглая Антоновна, думаю, сделала так не по своей инициативе, — ответил вместо Аглаи Пушкин. — Она исполнила просьбу кого-то, кто желал ознакомиться с вашими письмами, а сами письма не трогала. Она ведь была со всеми в мансарде.

Аглая. Вы, получается, всё знаете друг о друге? А что тогда хочет страшненький? Я же с ним ещё ничего не успела.

Комната вокруг Аглаи рассыпается пылью и щепками. Больше нет ни комодов, ни занавесей, ни клавесина, и до ужаса одиноко стоит Аглая посреди обычного мира.

— Аглая Антоновна, вы не сможете скрывать это вечно, — устало сказал Пушкин. — Признайтесь, и больше не вернёмся к этому ужасному разговору.

Аглая. Только мужу не говорите, пожалуйста! Он ничего не знает! Якушкин, миленький, почему ты не прогонишь этих непонятных людей? Красавчик, ты ведь не ревнуешь? А о каких письмах вы говорите?

Полчаса спустя. Аглая сидит на кровати — маленькая, испуганная и подавленная. Пушкин, Раевский и Якушкин стоят перед ней.

Аглая. Что вам от меня нужно? Я не видела никаких ключей и писем, ни своих, ни чужих! Пожалуйста, позвольте мне снова петь и любить, мне ничего больше не нужно в этой ужасной стране! Вы пришли разрушить мою жизнь, заставить меня чего-то бояться и о чём-то думать! На что я вам, я не причинила зла ни одному существу…

— Мы сегодня ничего не добьёмся, — Якушкин хмуро посмотрел на остальных мужчин. — Что делать?

— Время, время уходит! — Пушкин подбежал к двери и подёргал, проверяя, хорошо ли заперта. — Оставим её под арестом. Мы оставим вас под арестом, — он снова подошёл к Аглае. — Если будут звать, скажетесь больной. И учтите, хоть слово о нашем визите — и ничего тайного о вашей жизни в этом доме не останется.

— Будьте пр-рокляты, — сказала Аглая, пряча лицо.

Убедившись, что снаружи никого нет, вышли в коридор.

— Вы не могли бы воздержаться от обсуждения случившегося с Орловым и Охотниковым? — Раевский немного успокоился, но, единожды обнаружив, что не всегда бывает прав, всё ещё чувствовал себя неуютно.

— Да, ситуация позорная, — Якушкин поёжился. — Глупо и пошло выходит, о таком рассказывать нельзя. Но я не могу понять, как вы оказались в этом замешаны?

— Любопытство, Иван Дмитриевич. Мы с Пушкиным давно знаем друг друга и любим разгадывать всё, что кажется странным. Споря, чем же могут быть ваши письма, мы сошлись на том, что в них заключён политический смысл.

— Почему вы так думаете?

— C'est simple [10] , - сказал Пушкин. — О письмах знали кроме вас ещё и Орлов с адъютантом. Разве могут быть у вас другие общие секреты, кроме политических?