— Раевский в чём-то прав, мы сами уже похожи на заговорщиков, — усмехнулся Охотников. — Тайное общество спорящих о том, стоит ли существовать тайному обществу.

— Прекрасно, — воодушевлённо воскликнул Василий Львович. — Давайте продолжим уже более формально. Что если назначить Пушкина председателем?

— Отказываюсь! — замахал на него Пушкин. — Додумаетесь же: поэта — и председателем.

— Раевского, — Охотников встал за ещё одной трубкой для себя. — Предлагаю сделать председателем Раевского.

Поддержали единогласно.

Раевскому был вручён колокольчик для призыва слуг, тот немедленно позвонил, и прибежал давыдовский Прошка:

— Чего изволите-с?

Прошку выдворили, и Александр Николаевич, напустив на лицо ироническую торжественность («всё и так с вами ясно») объявил заседание открытым.

— Позволите мне? — поднял руку Охотников. (Раевский важно кивнул). — Клубы, в которые мой уважаемый, э-э… собрат Якушкин не верит, непременно нужны, тем более теперь, когда принято говорить о политике в салонах. Невозможно доверять каждому, кто пришёл на такую встречу. Я лично могу привести примеры, когда неосторожное слово, сказанное публично, доводило самого верного патриота до опалы.

— А вы определитесь, — предложил Раевский, — так ли обязательно должны быть разговоры о политике. И вообще, вы изначально принимаете, что тайное общество носит какой-то протестный характер. Что если нет?

Господи, что они хотят от нас услышать?

Никаким именем Мария Николаевна ничего не называла. Они вообще мало разговаривали в Крыму. Это почудилось Пушкину как-то вечером, когда он смотрел, как возникает из-за облаков на тёмном полотне голубой прокол звезды, и думал, что завтра вытащит Машеньку на позднюю прогулку, покажет на звезду и скажет: «Давай назовём её Мария?» Но следующим вечером случился дождь, и голубой звезды не было видно. Потом Александр забыл о своём намерении, а после стало казаться, что он его осуществил.

Странное чувство вызывала Мари в опустевшем сердце Александра. Он не любил её, не желал её видеть, но изнутри по рёбрам скребло что-то вроде сожаления: такая история — и так быстро закончилась.

С трудом заставив себя отвлечься от упоения собственными стихами, Пушкин зачиркал огнивом, раскуривая трубку, и сосредоточился на беседе.)

— А я соглашусь с Иваном Дмитриевичем, — Орлов улыбался, как кот, греясь у огня. — Собираться без дела можно и у меня дома, для этого не нужно создавать клубы.

— А до дела не дойдёт, — тихо вставил Якушкин.

Раевский схватил колокольчик и зазвонил. Вбежал Прошка:

— Чего изволите-с?

— Иди, это я не тебе. Друзья, высказывайтесь по одному. Михаил Фёдорович, вы хотели?..

— Ивана Дмитриевича лучше спросите.

— Говорите, — Раевский указал на Якушкина колокольчиком.

— Потому что заговорщики, явись такие вдруг, не смогли бы достичь единства меж собою, — сказал Якушкин. — Противники власти бывают всего трех типов — одни желают власти для себя так сильно, что не признают чужой. Другие попросту обижены государством и теперь его не любят, а с таким отношением невозможно ничего созидать; они, в конце концов, готовы полюбить самого поганого преступника только за то, что он, видите ли, не наш соотечественник, а любой дурак станет их другом, если однажды выскажется против нынешней власти. А третьи мучаются страданиями народа, и желали бы передать эти страдания самому государю, но не умеют никак поступить, кроме как бесконечно рассказывать о своих наблюдениях — они любят взывать к совести, надеясь, что однажды их мнение станет для кого-то важным, или повторяют по любому случаю: «ну, теперь-то весь мир увидел…» Все они, право, похожи на путника, сидящего в дилижансе спиною к кучеру: смотрят они в другую сторону, ехать в положенном направлении не хотят, но в итоге прибудут туда же, куда и все.

Орлов зааплодировал; на него оглянулись.

— Что ж вы, Иван Дмитриевич, предложите упразднить свободу за ненадобностью, ну?

— Я, Василий Львович, всего лишь говорю, что тайное общество, ставящее целью улучшение жизни, в России обречено.

— Ничуть с вами не согласен. Перечисленные вами категории — это, к несчастью, правда, но может возникнуть и четвёртая категория: искренне любящие отечество разумные люди, готовые трудиться для усовершенствования…

Для кого этот спектакль? Для меня или А.Р.? И как, чёрт возьми, себя вести? Мы кое-как оправдались, нас не подозревают в шпионаже, но что они собираются делать?

— А что это Пушкин у нас молчит и думает прописью?

Александр, как раз закуривший, подавился и выпустил дым через уши. Прокашлявшись, он смог понять, что на самом деле говорил Охотников:

— А что это Пушкин у нас молчит? Скажите, что вы думаете, мы просим.

Раевский снова зазвонил, с обречённым видом вошёл Прошка и был отослан обратно.

— Высказываемся по порядку, — с шутливой строгостью сказал Раевский. — И только если желающий высказаться сам попросит слова.

Француз привстал и помахал Раевскому: