– Лучше пусть я умру с голода, нежели погублю чью-либо жизнь - думал про себя Дамаст.

Приняв мысленно это решение, ему стало легче и он стал с радостью потчевать гостя тем, что заготовил загодя, не думая, что будет вкушать сам на следующий день. Дамаст вдруг осознал, что творить добро настолько же слаще и радостней злодеяний, как мед слаще желчи. Душа его стосковалась по человеческому общению, добрая беседа стала врачевать тяжелую рану изгоя, превратив его в простого отшельника.

– Можно жить отшельником и не творить зла - осенила вдруг Дамаста светлая мысль.

Бремя голодной смерти как-то померкло и на душе стало легко и радостно. Проведя вечер со своим новым знакомым за беседой о жизни полиса, Дамаст стал готовить ложе для гостя. В пещере было одно ложе для него, а другое для Гарба, который спал неподалеку от своего хозяина, на деревянном настиле, положенном на два больших камня.

И хотя Гарб был псом довольно крупным, но для человека этот настил оказался короток.

Вытянувшись на предложенном ему ложе, юноша сам того не ведая, в то же мгновение решил свою судьбу.

Как той лунной ночью, когда Дамаст увидел свисающие с ложа ступни своей жестокой мачехи, так и теперь в полумраке пещеры пред его взором оказались голые, незащищенные ноги, свисающие почему-то как и прежде с ложа.

– Я ведь отсек вас - прохрипел Дамаст, - А вы снова отросли, словно гидры!

Вся та радость облегченной души, с которой свалился плен злых демонов, рухнул под натиском животного страха и безумия, которое в мгновение ока овладело Дамастом. Трясясь в горячке, он схватил свой садовый серп и вложив в удар всю ярость нахлынувшую на него, разом отсек обе ноги своего гостя.

Спящие птицы с шумом и криком разлетелись кто куда, от внезапного вопля ухнувшего из пещеры в пропасть и отразившись обратно разлетевшегося по окрестности. Одинокий путник застигнутый ночью в дороге вжался в камни в каком-то священном страхе пред леденящим душу голосом самой бездны.

С этих пор по окрестным селениям стали расползаться слухи о безумном злодее-разбойнике и страшной пропасти, которая исторгает по ночам ужасные крики сброшенных в нее, еще живых, жертв душегубца.

Он стал другим и с этих пор называл себя Прокрустом. Неподвластный силам разума, он отдался во власть животной стороне души. Взгляд его стал тяжелым и мрачным как черный базальт. Он больше не улыбался и не смеялся, даже Гарб не мог развеселить его своими смешными ужимками и проказами. В душе навсегда поселилась густая, тягучая как смола злоба и ненависть. Теперь Прокруст каждую новую жертву укладывал на злосчастное ложе и отсекал ей ноги. Они снились ему в кошмарных снах, отрастающие словно головы гидры, а он отбивался от них своим верным серпом.

Со временем он настолько заматерел в своих злодеяниях, что уже ни одна светлая мысль не касалась его сердца и души. Ему было безразлично кто перед ним, мужчина или женщина, молодой или старый. Одержимый своим безумием, он заманивал их не ради наживы, а ради справедливого, как он сам считал возмездия, за дерзость быть больше отмеренной им меры. Ложе стало мерилом полноты и достаточности, все лишнее нужно было отсечь.

В таком помраченном состоянии ума Прокруст пребывал уже несколько лет, а слава о нем достигла границ Эллады.

Со времени последней жертвы попавшей в лапы Прокруста, прошел уже довольно долгий срок, а дорога была пуста. Заскучав, Прокруст решил развлечься вырезанием деревянной ложки. Занятий у него было крайне мало, а развлечений не было вовсе, поэтому в отсутствие возможности грабить и убивать, он впадал в иступленное состояние.

– Благословенное место - снова повторил Прокруст, разбрасывая перед собой пестро-полосатые щепки от оливковой ветви.

– Знатная выйдет ложка - Прокруст поглядел на слегка изогнутую палку, только только начавшую приобретать форму будущей ложки. Я бы мог стать резчиком по камню или даже ваятелем - говорил он обращаясь к собаке, - Это мой удел.

– Я знаю меру полноты и гармонии, все лишнее разрушает ее... Поэтому я отсекаю все , что сверх меры - сказал Прокруст и срезал сучок. Высокомерие - лишнее в человеке, оно нарушает гармонию, дерзко выпирает, я не выношу этого. Скромный человек еще не попадался мне... Он бы не посмел нарушить гармонию предлагаемого ему ложа своей надменностью, как это делали другие. Вот ты Гарб, добрый пес, потому меру мою знаешь, иначе бы я тебя тоже укоротил.

Вдруг на том краю пропасти послышался крик хищной птицы. Прокруст оторвался от своего занятия и вгляделся в даль. Над дорогой парила потревоженная кем-то птица, часто издавая пронзительный крик.