Чем больше таких фраз заворачивал Александр Северинович и бросал в зал, тем все более одобрительным гудом они встречались. Мужики оглядывались, видели, что Витольда нет, стало быть, можно и шумнуть. Свободомыслие проползло по рядам.

В этот момент произошло сначала не всеми замеченное событие, но замеченными оцененное. В дверях «школы» появился необычно одетый человек. Крупный, в широком кожаном плаще и абсолютно лысый — шапку он держал в руке, другую руку заправил за отворот властного кожача. Оттого что по соседству на стене висела большая керосиновая лампа, устрашающе круглая голова с оттопыренными, прозрачными на свету ушами казалась желтой, как будто внесли кусок коровьего масла в черной бумаге.

Даже особо не раскидывая мозгами, можно было понять, что человек этот «оттуда». И стало быть, попытку перехватить власть у настоящей власти можно считать провалившейся.

Александр Северинович тут же превратился в деда Сашку, а Целогуз с Дубовиком отклонились к краям стола и вообще охотно бы смешались с сидящей толпой.

— Что вы остановились? Говорите! — властно, но миролюбиво прозвучало над затаившимся залом.

Самовольный председатель мучительно сглотнул, у него было два пути — стушеваться или обнаглеть. И он обнаглел:

— Вот вы скажите, товарищ, правильно ли, что один трижды обедает, а другой корку гложет? правильно ли, что...

Человек в черном выслушал несколько всхлипов и спросил:

— А вы что предлагаете?

Александр Северинович затряс головой от напряжения и речевой своей лихости:

— А чтобы народ сам все взял и сам знал, куда что давать и кому.

— Значит, вы хотите сами распоряжаться плодами своего труда?

Дед Сашка зажмурился и выдал:

— Да.

— А посредством чего?

Зал одномоментно ворочал головами то к въедливому «комиссару», то к отважному придурку.

Дед Сашка не понял вопроса. Черный плащ помог:

— Наверно, надо выбрать представителей от народа.

— Совет! — радостно вскрикнул дед Сашка, вспомнив слово, вбивавшееся ему в башку Витольдом. — Мы выберем Совет, он и будет хозяйничать.

— Хозяйствовать, — поправил гость.

— Да, теперь мы сами будем хозяева и своей жизни, и всех амбаров.

— У вас и кандидатура есть?

И тогда посреди зала встал очень пожилой мужик из Новосад, по фамилии Неверо, которому накануне Сивенков дал расписку, что все долги им уплачены, и, перебарывая сухой махорочный кашель, прошамкал:

— Чего нам думать зря, кандидатура — вон она сама уже стоит за красным сукном и разговаривает.

Можно сказать, что в зале наверняка начались бы брожение и переругивания, если бы не этот неожиданный в плаще. Все, вместо того чтобы сомнениями полнить зал, повернулись к нему. Он улыбнулся:

— Вам решать.

Сказано вроде бы так: делайте что хотите, но вместе с тем почему-то эти слова воспринимались как поддержка уже проявившего себя активиста. Чтобы кого-то противопоставить фигуре, почти открыто одобряемой властью, нужны были и веские основания (они, впрочем, нашлись бы), и немалая решительность. А ею жители здешние не славились.

Александр Северинович удивительно быстро освоился в должности. Состав Совета сформировался очень быстро, пока тугодумы чесали затылки, все никак не умея понять смысл происходящего. Что-то было несерьезное, почти дурацкое в этом мгновенном выдвижении в начальники деда Сашки, но вместе с тем тут человек из района стоит и одобряет — значит, Сашка уже не Сашка, а председатель. И вот он уже нахрапом утвердил у себя в помощниках своих соседей по красному столу — Целогуза и Дубовика. Только после этого окончательно стали опоминаться прочие «делегаты». Крикнули Строда, но тут председатель, уже проявляя аппаратную сообразительность, закатил истерику насчет того, что Строд не мужик — в том смысле, что иной раз берет на обмолот к себе пару парубков, получается — батраков.

— Вранье! — встал на месте Строд, обводя глазами зал.

Соседи отводили взгляды, все знали, что у Егора иной раз племянники подрабатывают, не батрачество тут в чистом виде, но все же. Строд вроде как импонировал многим: основательный хозяин, — но раз народный совет, мужицкий, то извини.

Кто-то крикнул Николая Шукетя, гуриновичского сорокалетнего мужика, умудрявшегося жить в почти полной нищете, но при этом не трусливого, шершавого на язык и всем известного за человека непродажного. На этом и строилась его мгновенная предвыборная кампания — Шукеть не выдаст и всегда встанет за правду.

Александр Северинович не хотел Шукетя по вполне понятным соображениям. Настоящий, не подставной бедняк, да еще и ничем не обязанный Порхневичам, долгов вообще никаких. Как такого прижать?!

— Шукеть не продажный? — бросил председатель вопрос в зал и скривился на один глаз, изображая насмешку невероятной силы над этим мнением.

— Не брал для себя и не возьмет! — отвечали из толпы.

— Может, и не брал, потому что не давали, а дадут — возьмет. Влезет в начальники, там и поглядите.