Шрифт:
Пылают под золотым солнцем воды Турьи. Чуть заметный ветер напевает в камышах монотонную мелодию. На стеблях виснут маленькие рыжие птички, виснут вниз головками, щебечут что-то забавно, по-детски торопливо. С шумом сквозь густые заросли протискивается байдарка.
А вот и еще деревня. Серый болотистый берег. Тощие, длинноногие, поросшие темной щетиной свиньи возятся в грязи. Они больше похожи на дикобразов, чем на свиней.
Молодая женщина помогает нам вытащить байдарку на берег.
— Переночевать? Почему нет? Сена только мало в овине…
Ничего, переночуем как-нибудь и на маленькой охапке. Направляемся к дому.
Просторная изба. Муж молодой женщины, брат, еще какие-то родственники. Полно народу. На печке лежит больная старушка. В люльке, подвешенной к потолку, грудной ребенок. Дети разглядывают нас с удивлением. Маленький Петро вскарабкался на скамью и внимательно рассматривает наши дорожные богатства.
— Мамо, купите мне такую ложку?
— Куплю, куплю, сыночек, — отвечает женщина.
— Мамо, и такой нож купите?
— Куплю, куплю, сыночек.
Малыш смотрит на нас торжествующе, чтобы мы невзначай не подумали, что им так уж плохо, чтобы не стали жалеть их. Нищета выглядывает из каждого угла. Сколько человеческого достоинства в этом ребенке, сколько бессознательной гордости в маленьком человечке, одетом в холщовую рубашонку, из-под которой виден голый животик…
Выходим во двор. Медленно, в молчании, собираются мужики. Садятся на бревна, сложенные перед домом. Молчаливая, серая группка. Внимательно присматриваются к нам. Пытаемся завязать разговор.
— Что это у вас нигде садов не видать?
— Не родит эта земля… Сплошь болото, а где посуше — там пески…
— Молока достать у вас можно?
Загадочно переглядываются.
— Э, где там у нас молоко!
— Капусту сажаете?
— Не родится у нас капуста…
Разговор не клеится. Печальные, утомленные лица. Печальная, вся какая-то замученная, серая деревня. Она тонет в грязи скверных дорог. Хаты разваливаются. Молчат изнуренные люди.
Перевязываю мужику порезанную косой ногу. Большая гнойная рана. Разворачиваю грязные тряпки. Ни кусочка полотна в избе нет. К счастью, у нас с собой бинты. Вычищаю края раны, смазываю иодом, бинтую. Не поморщившись, мужик терпеливо переносит эту операцию.
Вечером старушка, лежавшая на печи, робко начинает свою повесть. Вот лежит-лежит, и смерть о ней позабыла. А как хотелось бы умереть, наконец умереть… Хватит этой жизни, ох хватит…
Подавленные, усталые, выбираемся из смрада и тоски этой избы к реке. Сверкает звездная ночь, таинственно перемигиваются звезды в поблескивающей воде. Ночь, полная запахов, перекликается тысячами голосов.
У моста кто-то насвистывает песенку. Молодой техник, работающий на постройке моста.
— Ну и деревню выбрали вы для ночлега.
— А чем вам деревня не нравится?
— Да, деревня… Ведь здесь ни одной избы не найдешь, чтобы кто-нибудь не сидел в тюрьме! Мужики, бабы — все. Один староста не сидел.
— За что же это?
Техник швыряет камешки в неподвижную воду.
— За что? За воровство, наверно, или за бандитизм…
Идем в овин. Сквозь щели в крыше виднеются звезды. Над деревней плывет полная ароматов, звенящая тысячами голосов июньская ночь.
Много времени спустя один еврей из местечка на реке Мухавец сказал нам:
— Бузаки? Щитынь? Да вы ведь ехали по следам «пацификации»… [11]
Теперь мы все поняли. Угрюмая, забитая деревня, бледные лица, дома без зелени, без садов, пустые хлевы, зияющие дырами соломенные крыши. Три года назад здесь свирепствовал террор в самых страшных своих проявлениях. Резали скот, вырубали фруктовые деревья, срывали солому с крыш, сжигали хлеб, избивали людей, толпами гнали их в тюрьмы. Ураган ужасов пронесся над тихими, прикорнувшими над рекой Бузаками. Ничего удивительного, что и три года спустя после «умиротворения» печать пережитого лежала на людях, на деревне.
11
«Пацификация» — «умиротворение», т. е. усмирение крестьянского национально-освободительного движения польским буржуазным правительством.
А нам никто не сказал ни словечка. И только в соседних уездах узнали мы множество подробностей.
— Да, да, уезд Камень-Коширский. Это там три года тому назад восстали крестьяне…
— Под Каменем-Коширским… Сколько тогда народу погибло… Боже праведный, как жестоко карали народ…
— В том уезде полиция особые права имеет…
— Какие это особые права?
— Ну, по этой… пацификации… Там она может стрелять и бить когда вздумается. Их уже три года бьют, бьют, и ничего до сей поры не выбили…