Матиас еще не осознал, что произошло, и пока у него не было никаких идей, как вернуться назад, в свою квартиру.

Но одно было ясно: в таком виде ему нельзя попадаться никому на глаза. Ему придется подождать, пока наступит ночь, и в темноте чуть ли не на ощупь пройти вдоль скалы.

Речь шла о выживании.

Донато Нери спрашивал себя, какой же грех он совершил, что судьба наказала его таким образом, что он вынужден проводить свою жизнь в качестве мелкого деревенского полицейского в Амбре.

Он вышел из полицейского участка на дорогу, и жара дохнула на него так, что Нери показалось, словно кто-то ударил его в лицо. На наружном термометре, рядом с окном в его бюро, которое находилось в тени, он увидел, что температура сейчас сорок два градуса по Цельсию, и он знал, что такая жара, согласно прогнозу телеканала RAI-1, продлится не менее двух недель. В Риме, где Донато Нери имел возможность работать еще несколько лет назад, пока из-за профессиональной непригодности его не сослали сначала в Монтеварки, а затем в самое маленькое отделение карабинеров, какое только можно себе представить, — в Амбру, он при такой жаре носился по городу на служебном автомобиле с кондиционером и даже не выключал двигатель, когда они на протяжении нескольких часов наблюдали за домом какой-нибудь подозрительной личности. Там жизнь была вполне терпимой и приятной. Кроме того, всегда находился бар, в котором никто никого не знал и где можно было спокойно выпить глоток кампари. А здесь нельзя было сделать ничего, абсолютно ничего, что обязательно и немедленно не стало бы обсуждаться в мельчайших подробностях деревенским обществом.

В его маленьком, выкрашенном в оранжево-желтый цвет бюро в Амбре вместо кондиционера был только огромный вентилятор, который неприятно гудел. Вдобавок регулятор у него был сломан, и поэтому он работал целый день на самой высокой скорости, раздувая у Нери волосы на голове и сдувая бумаги со стола.

Но, несмотря на вентилятор, форма прилипала к телу, и Нери боялся того момента, когда вынужден будет выйти из полицейского участка на улицу.

И вот это время настало.

Ему очень хотелось, чтобы черт забрал его хорошо подогнанный и отглаженный форменный китель и подходящие к нему темно-синие брюки с бросающимися в глаза красными лампасами из дорогой и так плотно сотканной ткани. Через нее не проникал воздух, и он чувствовал себя в этой форме как в коконе, который к тому же накапливал тепло.

Донато Нери был убежден в том, что при этой температуре нет работы ужаснее, чем работа карабинера.

Деревенская улица, которая вела наверх к пьяцце, лежала перед ним словно вымершая. Лишь тот, кому обязательно было нужно, решался при этой жаре выйти на улицу. Нери был на воздухе всего лишь несколько секунд, но пот уже стекал по его телу и увлажнял форму изнутри. У него было огромное желание сорвать все это с себя и пойти домой в одних трусах, но это означало бы конец его карьере даже здесь, в Амбре.

Конечно, и на пьяцце в это время не было ни одного человека. Дверь в бар была широко распахнута, внутри возле стойки бара сидели двое мужчин, — а снаружи столы и стулья под большими белыми зонтами от солнца были пусты. Нери подумал, не выпить ли ему что-нибудь по-быстрому, но потом решил, что будет лучше как можно быстрее промчаться через это жаркое пекло домой и раздеться, нежели продлевать свои мучения из-за какого-то напитка в баре.

Было необычайно тихо, когда он открыл дверь своего дома. Не было слышно звона посуды в кухне, воплей бабушки и даже музыки из комнаты Джанни. Ничего.

Он в недоумении прошел сначала в спальню, где стянул с себя форму и надел легкую футболку и короткие брюки. После этого отправился вниз в кухню.

Габриэлла сидела за кухонным столом и перелистывала какую-то рекламную брошюру из супермаркета с особыми предложениями по сниженной цене. Когда Нери зашел в кухню, она не обратила на него ни малейшего внимания, даже не взглянула.

— Что случилось? — спросил Нери. — Сегодня обеда не будет?

— Все стоит на плите. Ты что, не видишь?

— А что с бабушкой? С Джанни? Что-то случилось?

— Ничего, tesoro [30] , все прекрасно!

Нери мысленно застонал. Этот обворожительный саркастический тон она употребляла всегда, когда была раздражена до крайности. Но он не сказал ничего, решив выждать.

— Какой чудесный день! — подзуживала она. — Солнце светит, сейчас четверть второго, обед готов, а твой сын до сих пор спит. Для него все еще полночь. Может быть, он часа в три или в четыре придет на завтрак. Может быть. А может и не быть. А бабушка полчаса назад объявилась здесь, чтобы сообщить мне, что она отказывается от ужина, потому что жратва в этом доме несъедобная. Она уже ушла спать. Для нее сейчас вечер. Значит, все в порядке. Мы можем снять часы со стены, дневного времени больше не существует. Может, ты хочешь поесть пасту сегодня только вечером в десять?

— Нет, я хочу поесть сейчас! — проворчал Нери. — Это означает, что сразу же после того, как разберусь с Джанни.

Габриэлла закатила глаза. С Джанни все терпели неудачу, каждый разговор будто в песок уходил, договариваться с ним о чем-нибудь было так же бессмысленно, как приглашать глухого на концерт. Однако она ничего не сказала. Если Нери решил что-то сделать, то это означает, что у него случились редкий припадок жажды деятельности и такой же редкий прилив энергии, которым ни в коем случае нельзя мешать или пытаться их предотвратить.