«Куда это его черт понес?» — буркнул он про себя и, остановившись, громко крикнул:

— Эй! Что за галоп?! Испортишь коня!

— Панич послали! — на скаку крикнул Павелек в ответ и понесся дальше.

Снопинский пожал плечами и, озабоченно хмурясь, ушел в дом.

В тот же день к вечеру та же чубарая лошадь мчала Павелка по дороге в Неменку. Одной рукой он обнимал старательно обернутый бумагой пакет. Подскакав ко двору усадьбы, он слез с коня и подошел к крыльцу, на котором стояла Винцуня.

— Это вам панич из Адамполя посылает, — сказал он кланяясь и протягивая ей пакет.

Винцуня вспыхнула; казалось, она колеблется, хочет что-то сказать, даже отступила на два шага, на ее выразительном подвижном личике рисовалось волнение, любопытство, радость, в конце концов она подошла и дрожащими руками взяла посылку. Развернув пакет, она увидела хорошенькую плетеную корзиночку из разноцветной лозы, а в ней букет великолепных оранжерейных цветов.

— Ах, Боже мой, какие чудные цветы! — воскликнула девушка и побежала в комнаты показывать тетке.

Но та не отозвалась, видно, вышла в сад или в амбар; не найдя ее, Винцуня убежала к себе в спальню, поставила корзинку на стол и некоторое время, забыв обо всем на свете, любовалась цветами, а затем, чтобы еще полнее насладиться видом красивых и редких растений, стала вынимать их из корзины и раскладывать на столе. С каким восхищением разглядывала она великолепные пунцовые и белые камелии, как нежен был запах гелиотропа, разлившийся по комнате, с каким трепетом ее пальцы притрагивались к маленьким бархатным анютиным глазкам, которые сыпались ей на грудь и цеплялись за рукава! Вдруг между двух белых камелий мелькнул и сразу упал на стол листочек белой бумаги. Винцуня почти машинально бросила взгляд на листок и прочла выписанные мелкими буквами слова: «Je vous aime» [6] . Молодая девушка не знала французского, но эту фразу, весьма употребительную и среди поляков, она поняла.

В первое мгновение она отпрянула и, прислонившись к стене, провела ладонью по лбу — должно быть, у нее потемнело в глазах. Затем схватила листок и стала жадно вглядываться в волшебные буквы, а лицо ее, как будто его жег скрытый в этих буквах таинственный огонь, все жарче пламенело, затуманенные глаза светлели, лучились, и вдруг из них потоком хлынули слезы.

Какая-нибудь хорошо воспитанная девушка, которую с детства обучали правилам пристойного поведения, наверное, почувствовала бы себя оскорбленной, найдя подобную записку в корзине цветов, полученной от молодого человека, и сочла бы его поступок дерзким легкомыслием, если не насмешкой. Но Винцуня выросла в деревне и была простодушна, чувствительна и непосредственна, как ребенок, Она еще никогда ни на кого не обижалась, и ей даже в голову не приходило, что можно рассердиться за доброе или любовное слово.

Записка Александра потрясла ее, разбудила и разожгла все те чувства, которые до сих пор лишь тлели в ее нежной душе, с которыми она еще боролась, тая их от самой себя, и слезы, струившиеся по ее лицу, были вызваны не обидой и огорчением, — в них искало выхода волнение охваченного страстью сердца. Сердце у Винцуни билось так сильно, что легкая ткань розового платья слегка вздрагивала на ее груди.

Была ли эта записка нарочно вложена в корзину с цветами или попала туда случайно? И почему Александр для слов, обращенных к сердцу и призванных возбудить любовный восторг, решил воспользоваться чужим языком? На это мог бы ответить тот, кто видел молодого Снопинского несколько месяцев тому назад в доме пани Карлич. Искавшая развлечений от деревенской скуки светская женщина сидела в кружке своих приближенных, среди которых был и Александр. На столе лежали листочки бумаги и карандаш, предназначенные для какой-то салонной игры. Кокетливая вдовушка небрежно взяла карандаш и на одном из листков нацарапала не глядя: «Je vous aime». Глаза ее в этот миг были устремлены на Александра. Увидев это, юноша схватил листок, прочел и незаметно для других, но так, чтобы заметила пани Карлич, спрятал его в карман. Перед тем как послать цветы Винцуне, — наполненная цветами пестрая корзиночка уже стояла перед ним на столе, — Александр вынул из ящика, где хранил всякие сувениры, листочек пани Карлич, и, точно скопировав все три слова, поместил свою записку между двумя камелиями. Переписывая, он говорил себе:

— Топольский не знает французского, зато я, подумает Винцуня, знаю. А это лишнее очко в мою пользу! А что, если она не поймет? — спросил он себя. — Э, такое простое выражение наверное поймет, а не поймет — так угадает.

Так и случилось. Винцуня наполовину поняла, наполовину угадала значение волшебных слов и, немного успокоившись, спрятала листок в висевшую у нее на шее ладанку с образком святого. Сначала она хотела было порвать записку, но, едва ее пальцы касались бумажки, губы тут же шептали: «Не могу!», и, сказав себе в конце концов: «Завтра я сожгу ее!», она поместила записку рядом со святым.

В тот же день Болеслав, придя в Неменку, увидел в гостиной на столе корзину с цветами.

— О, какие красивые цветы, — сказал он, — откуда они у вас, панна Винцента?

Винцуня посмотрела в окно и не слышала или сделала вид, что не слышит. Вместо нее ответила Неменская:

— Это молодой Снопинский прислал Винцуне. И, можете себе представить, посыльный сказал, будто эту корзиночку пан Александр сделал собственноручно.

Болеслав улыбнулся. Ни тени подозрений, ни тени ревности не было в его душе. Сам человек благородный и бесхитростный, он, видно, и у других не допускал задних мыслей и коварных намерений. Ему казалось вполне естественным, чтобы каждый, кто познакомился с его невестой, полюбил ее и хотел ей всячески услужить. Он сам готов был жизнь за нее отдать, любой труд был ему не в тягость, лишь бы служил ее благу, как же мог он удивляться, что кто-то дарит ей цветы.

— Способный, однако, парень этот Снопинский — заметил он, разглядывая шедевр плетежного искусства. — Лицо у него смышленое, понятливое, а и руки, видать, хорошие. Жаль, что он ведет такую праздную бесцельную жизнь и все это растрачивается впустую.

Винцуня не слышала последних слов Болеслава; едва ее жених заговорил об Александре, она быстро вышла из комнаты. Зато Неменская так горячо заступилась за красивого и светского, как она говорила, кавалера, что Болеслав не мог не рассмеяться.