— Возьмите эту розу и увезите ее в Неменку. Завтра она мне скажет вместо вас: да или нет.

Он помолчал, затем наклонился к Винцуне и добавил жарким шепотом:

— Завтра я приеду в Неменку. Если увижу у вас в волосах эту розу, я буду знать, что вы говорите мне «да!». Но если ваше сердце скажет: «нет!» — бросьте бедный цветок себе под ноги, пусть он увянет, растоптанный вами, и тогда вы увидите перед собой образ моей души…

Он удалился, а Винцуня приколола розу к груди.

Пани Карлич, натягивая белую перчатку и закутываясь в кружевную шаль, говорила своей компаньонке:

— Il parait que le jeune homme est amoureux fou de cette petite fille [9] .

— Est-ce que vous derange? [10] — спросила компаньонка, исподтишка бросая ехидный взгляд на свою покровительницу.

— Quelle id'ee! [11] — воскликнула черноокая дама с нервным смехом.

— Вы уже уезжаете? — раздался за ее спиной голос Александра. Он старался произнести это тоном упрека, но ему не удалось: тон был холодный, и фраза прозвучала не более чем вежливо.

— Да, уезжаю, у меня мигрень, — ответила, не глядя на него, пани Карлич и направилась к выходу. Александр последовал за ней, но молчал, опустив голову, было видно, что он думает о чем-то другом.

После его ухода Винцуня, бледная и задумчивая, села около тетки. На все приглашения она отвечала отказом, говоря, что очень устала, голова у нее болит и танцевать она больше не может. Взгляд ее то и дело устремлялся к белевшей на груди розе, а на лице явственно отражалась сложная душевная борьба.

Впрочем, это нисколько не мешало общему веселью. Сам пан Ежи, который так отчаянно противился этому балу и так горевал о потраченных на него деньгах и времени, видя, как дружно и охотно съехались к нему все соседи, почувствовал себя чрезвычайно польщенным и пришел в отличное настроение; даже глаза у него повеселели и вечной озабоченности как не бывало. Когда в зале грянула мазурка и во всем доме стало шумно, людно, весело, старый арендатор пошел по комнатам, переходил от гостя к гостю, с кем целовался, с кем обнимался, поил, угощал, подсаживался к женщинам, даже пани Карлич, которую терпеть не мог, он, разохотившись, сказал несколько комплиментов.

А когда к концу ужина все мужчины поднялись со своих мест и с бокалами шампанского в руках толпой обступили его милую Анульку, восклицая: «За здоровье именинницы! — тут уж Ежи, вспомнив день своей свадьбы, растрогался до слез и пошел обнимать всех мужчин подряд, а женщинам всем перецеловал руки.

Только встали из-за стола, все веселые, с улыбками на лицах, в голове шумит шампанское и венгерское, — как из зала вновь донеслись бравурные звуки мазурки. Пан Ежи приосанился, уперся рукой в бок и воскликнул:

— Ну, гости дорогие! Теперь мы, старики, покажем, как танцуют мазурку!

Он подошел к Винцуне и с широкой улыбкой приветливо протянул ей свою загорелую руку. Такой очевидный знак внимания со стороны отца Александра не мог остаться без ответа; грустное лицо девушки прояснилось, маленькая ручка легла на грубую руку арендатора, и пан Ежи, притоптывая, подскакивая и выделывая с пыхтением тяжеловесные антраша, увлек Винцуню в танцевальный зал. За ним, соединившись в пары, двинулся весь дом. Арендаторы, землевладельцы, управляющие, чиновники, их жены, сестры, дочери и сыновья, — все дружно пустились в пляс. Толчея, шум, грохот, топот стояли невообразимые. Подвыпившие за ужином музыканты наяривали, не жалея струн, бас усердно гудел где надо и где не надо, даже кларнет, который так образцово исполнял до сих пор свою партию, начал слегка фальшивить, но, не смущаясь этим, кричал что есть сил; вдобавок мальчишка буфетный притащил откуда-то медный котел и, став за музыкантами, колотил по нему скалкой, яростно отбивая такт. Топот десятков ног, смешки стариков, хихиканье женщин и задорные возгласы молодежи сливались с грохотом импровизированного барабана. Старики приплясывали вокруг молоденьких девушек, а юнцы вели матрон в чепцах, с увядшими, но какими же счастливыми лицами!

Гуляй, душа! Милый сердцу танец увлек всех без разбора своим разгульным дыханием, и не было там уже ни старости, ни забот, ни усталых или раненых сердец, было лишь захватывающее веселье, смех и умиленные слезы.

Среди пляшущих протискивались лакеи, предлагая гостям бокалы с венгерским. Пан Ежи поднял бокал и крикнул:

— За нашу дружбу, гости дорогие, за нашу любовь!

Все бросились чокаться, звон бокалов смешался с громкими звуками поцелуев, люди, полусмеясь, полуплача, раскрывали друг другу объятия, девичьи лица, как розы в саду, цвели ярким румянцем, а юноши, склонившись к своим милым, жарко шептали им на ушко:

— За нашу любовь!..

Александр подошел к Винцуне и, звякнув своей рюмкой о ее рюмку, сказал с особенным выражением:

— Помните же о моей бедной розе!

Уже всходило солнце, а в адампольском доме все еще плясали при закрытых ставнях.

Наутро после адампольского празднества ясный солнечный свет, всегда благотворно влияющий на людей, которые сжились с природой, вернул Болеславу душевное спокойствие. Он бранил себя мысленно за свои ночные страхи, а прекрасный мир Божий улыбался ему по-прежнему, призывая трудиться, любить и надеяться.