Но слова его имели свое действие: Все богачи, перепуганные заклинаниями, стояли бледны, и, казалось уже трепетали, чтоб муравы не откопали их сокровищ и не разнесли по хижинам бедных; но за то у нищих и неимущих лицо пылало радостию и ожиданием, что жареная куропатка влетит им прямо в рот.

Из храма все отправились по домам, сквозь ряды нищих и неимущих, которые, обступая имущих, словом «подай!» требовали дани. — Но этот день был канун настоящего праздника Сатурналий [29] , или господства рабов. С вечера, они уже готовились к Саббату или шабашу; ибо на утро всех, кто носил имя пан, или сударь, ожидало рабство, служба и лакейство [30] , если он не откупался положенной суммой и не, получал знака увольнения, — который состоял в красном знамени над домом, и в красной шапке на улице. К счастию, случайно нашёл я у себя в кармане древнюю золотую монету, и запасся шапкой. Аристотель об этом не позаботился; не ведая обычая, преспокойно бы спал он до полудня, если б верный Немирко не позаботился его разбудить.

— Ей! — вскричал он грозно, входя в комнату и едва держась на ногах, — Никомахович! что ж ты это, братец, спишь без просыпу!..

Никомахович вздрогнул, очнулся, уставил сонные глаза на верного раба своего.

— Вставай… говорю!.. ах… ты!! видишь, я из бани пришёл… ну!!..

— Что ты это, бездельник! — вскричал Аристотель! пошёл вон!

— Что? пошёл вон?… Э!! да ты не проспался!.. постой!

И с этим словом Немирко, сбросив одеяло с господина своего, схватил его за ворот, потащил с постели.

Испуганный Аристотель заревел как бык, которого тянут за рот под жертвенный молот.

На его крик сбежалось несколько дворовых слуг, не уступавших в трезвости Немирке.

— Что за шум? — вскричали они.

— Да вот, господа мои, — отвечал Немирко, — спит!.. знать ничего не хочет!.. помогите стащить его с постели… да!.. знать не хочет, что я пришёл из бани!.. занял мое господское место!.. а я прав своих не продаю… не продам, ни за что не продам!.. кто ж мне слуга?…

— Возьмите этого мошенника! — вопил Аристотель, задыхаясь от гнева.

— Меня?.. взять?.. видел это?..

— Э, да кто он таков?.. что за Пан? — спросили у Немирки товарищи его.

— Кто? да просто Никомахович, дядька, учитель господской… — отвечал Немирко.

— Эх, да оставь его! ведь он наш брат, пусть его погуляет. Да не мастер ли ты на эфиопской дудке играть? Ведь ты из Цыган, Никомахович?

Аристотель, как полоумный, накинул на себя одежду.

— Где Василисса? — вскричал он исступленным голосом.

— Э, не бойся! — отвечала ему толпа, — она откупилась, сидит взаперти… воля наша!

Аристотель, как полоумный, вырвался из толпы пьяных, выбегает вон из дома….

— Куда ж ты, куда Никомахович? — кричит толпа слуг. Преследуемый, он выбегает на улицу. Там новые толпы гуляющего народа; везде музыка, везде шум… пьют, пляшут… повсюду неистовые объятие любви и дружбы.

— Хэ! куда бежишь! стой, брат! — кричит первая встречная толпа. — Стой! коли наш, выплясывай!

Аристотель бросается как полоумный в сторону; но плясун в машкаре обхватил его….

— Стой! говорят тебе! наш или нет?..

— Ваш!.. — отвечает он трепещущим голосом.

— Что ж ты без личины, в холопской одежде и без шапки, как нищий?

— Хэ! у нас нет полосатого шута — в шуты его!

— Где-ж ему быть шутом, у него кислая рожа!

— Ну, будь он знаменной втулкой! Подавайте знамя!

И вот два молодца в пестрой одежде, принесли на плечах остроконечную шапку, оргии в три вышины; на вершине её, как на башне, развевалось полосатое знамя. Нахлобучив шапку на голову Аристотеля, знаменщики повели его под руки….

— Хайд! — вскричал предводитель толпы; и она двинулась, приплясывая, вслед за бубнами и сопелками, на гору к костру.

Около костра, увешанного плодами и осыпанного еловыми шишками для скорого возжжения, стояли уже украшенные венками, под белыми покровами, взнузданные быки с золочеными рогами; подле них, обнаженные до пояса, повязанные белыми фартуками, слуги храмовые с молотами [31] и секирами [32] в руках; подле костра гора или жертвенник, увешенный цветами и уставленный курильницами, и свечами в треножниках. Подле оного жрец, в белом балахоне, с венком на голове; по одну сторону его стоял малец с святой сечей [33] , или огромным ножом, разлагающим жертву на части; по другую сторону, другой малец держал кованый ларец с Ливаном; еще двое держали рукомойню, блюдо и утиральник. Хор певцов, гусляры, дудари [34] и сопцы, стояли также по сторонам; за ними девы хорицы и игрицы, в красных сарафанах, под покрывалами…

Я, пользуясь правом красной шапки, стал поближе к этим белицам; мне нужно было их рассмотреть подробным образом — того требовала наука о изящном; притом же, покрывало….

Мое все внимание было обращено на покрывало, и я не понимаю, как мог я заметить, что по всему скату горы, начиная от жертвенника, на лотках, на подносах [35] , на щитах [36] и ширинках, лежала пища, ожидающая благословения. Это был пикник: хлебы божьи с кимином [37] , пироги, колачи, пряженцы, овсяники, медовики, пампуши [38] ; бутыли с вином, кадки [39] и горшки с мазулей и брагой, корзины с смоквой, с фигами, василикосами, с оливами, с гранатами…