— Это я сделаю и без клятвы, — отвечал Александр.

Ум Александра поразил Нектанета.

— Послушай, госпожа моя душевная, — сказал он Олимпии, — Александра учить более нечему, Аммон-ра вложил в него много воли своей, чело его возвышенно, и очи близки друг к другу, пора опоясать его мечем.

И по совету Нектанета Олимпия написала к Филиппу письмо, в коем изъяснила, что Александру наступило уже 16 лет, что он уже полон, и ума, и разума, и что в отсутствии отца он может править Государством.

— Посмотрим, — сказал Филипп, получив письмо. И дал Указ сыну прибыть к Византии, со всем войском, которое оставалось в Македонии.

Жалко, жалко было мне расстаться с Фессалиной! но я должен был отправиться в след за Александром. Фессалина… это такое было существо!.. моя воспитанница!.. Смотрите на нее… что вам более нравится в ней: блистающие ли глаза её, как стрелы божьи, или взор, падающий на вас лучом утра?… нежность ли лица её, или улыбка внимания?… рассыпанные по плечам локоны, или вздох волнующий грудь её?… стан, очерченный блестящим шелком и охраняемый от взоров Финикийским пурпуром, или вся она, вся!.. весь этот призрак, этот метеор, посланный небом осветить вату грустную жизнь верой в красоту существ будущей жизни?

Радуйся всякий, кто видит ее! Владеть ею будет только один… владеть ею — быть мучеником мысли: вот, вот рушится счастье!

Но не думайте, что это существо — просто Ангел, существо святое, безгрешное, перед которым вам не оставалось бы ничего больше делать, кроме преклонений… нет, она женщина, она своенравна, она вспыльчива, она иногда даже мстительна; её своенравию вы радуетесь, её вспыльчивость оживляет ваши чувства; а мстит она за несправедливость двумя крупными слезниками — только двумя! но кто допустит, чтоб эти две слезинки упали на землю?

Прощай же мой ласковый призрак! будь тебе небо вечным подножием! Конь брата твоего стоит уже у крыльца, бьет золотыми подковами по шелковому ковру, грызет серебряную узду, вскидывает гриву, озирается грозно. Александр прощается с матерью, — три полка Македонской дружины, развернув знамена, двинулись уже за город, толпы народа идут за ними. — Песельники поют войсковую песню, звук серебряных рогов отзывается в окрестностях; но голос разлуки слышнее песен и рогов, сердце стучит громче бубна.

Не желая быть свидетелем горестных прощаний, и, чтоб рассеять грусть свою, я отправился в храм Аммона. Храм был заперт, но я объявил, что мне нужно видеть Аммона. Жрецы не внимали словам моим.

— Слово и дело! — вскричал я.

Это подействовало; медные врата отперли, я вошел.

— Аммон-ра, скажи мне, пожалуй, какая разница между древним человеком и новым?

— Право не знаю, отвечал Аммон; и что тебе за охота делать такие глупые вопросы, как будто не о чем более гадать!

— Да о чем же гадать?

— Как о чем? спроси: любит ли тебя та, которую ты любить?

— Мне кажется вернее будет, если я спрошу у неё самой.

— Конечно… да… правда!.. ну спроси: где искать тебе счастия?

— Вот прекрасный вопрос! это все равно, что спросить: где искать мне свои мечты!

— Как будто счастие есть мечта?

— Исполнение желаний не мечта, а счастие мечта.

— Который тебе год?

— Если из золотого круга жизни вычесть 4745/75, то узнаешь число лет моих.

— Задача! Не хочешь ли ко мне в жрецы?

— Нельзя мне, я служу у Феба.

— А сколько жалованья в год?

— Без жалованья.

— Вот расчет.

— Служить из славы!

— Вот расчет.

— Служить и век служить из хлеба!

— Однако ж мне время отправиться; прощай Аммон-ра!

— Постои! посмотри, каков мой цирк?

— Славный, богатый, золота не оберешься, истуканам нет счету!

— Взойди на эту лесенку; на полатях есть штучка!

— Э! да это Орган?

— Да Хорган [46]

— Можно пустить?

— Пожалуй, только не пускай роковой трубы.

— Отчего же?

— Я ее иногда надуваю, и то легонько, когда мне нужно посердиться на кого-нибудь; а пустить как должно — беда! ураганом прокатится голос её, потрясутся стены, падут своды.

— Однако же, прощай, Аммон-ра!

— Ну, до свидания — отвечал Аммон-ра, не двигаясь с места.

Не обращая внимания на поклоны жрецов, которые стояли у входа храма, я прокатился шаром по степи, валом по морю, и догнал Александра у села Кринцы Филипповы, на берегу Эгейского моря, против острова Фаза.