— Зачем это думать, — спокойно возразила принцесса, едва сдерживая слезы: — мы еще будем жить друг для друга.

Дверь отворилась, и из-за нее показалось озабоченное лицо Штофрегена.

— Доктор находит, что вам нужно уходить, душа моя Louison. Пусть так, уходите, но…

И глаза Охотникова с мольбою устремились на молодую женщину.

Она поняла его и поцеловала его в губы.

— Я умираю, — произнес Охотников — счастливым, но дайте мне что-нибудь, что унесу с собою.

Принцесса увидела лежавшие на столе ножницы и, отрезав локон своих волос, положила его к нему на грудь. Охотников закрыл глаза, и принцесса выбежала, вся в слезах, навстречу отворившему дверь Штофрегену…

Это последнее свидание свое с Охотниковым принцесса помнила потом в мельчайших подробностях, всю жизнь, и оно наложило на нее навсегда печать меланхолии и грусти.

Закрыв глаза при уходе принцессы, Охотников впал в беспамятство, и долгое время все усилия Штофрегена привести его в чувство не имели успеха. Только к утру Охотников пришел в себя, призвал брата, Александра Яковлевича, и просил его положить с ним во гроб золотой медальон с портретом принцессы, кольцо, которое он постоянно носил, и локон, оставленный ему принцессой. Шкатулку с письмами принцессы он поручил передать тому лицу, которое придет за ними. Затем Охотников трогательно простился с Прокудиным, с Ефимом и со всеми своими слугами. Все плакали навзрыд.

Последними словами Охотникова были: «Прощайте, друзья мои, я вас покидаю».

Принцесса на другой же день после смерти Алексея Яковлевича поехала поклониться его телу, не боясь уже огласки и презирая гнев своего мужа. В глубоком трауре, в сопровождении сестры, недавно прибывшей в Россию, она приехала вечером на квартиру Охотникова и была встречена Александром Яковлевичем. Он оставил их одних в комнате, где стоял гроб брата. Принцесса, стоя у гроба на коленях, долго плакала и молилась. На следующий день сестра принцессы вновь приехала, чтобы взять шкатулку с письмами, и от имени Луизы просила разрешения, поставить памятник на могиле покойного на средства и по мысли принцессы.

— Vous ne r'efuserez pas de c'eder vos droits? C’est une amie qui desire faire cette triste offrande `a la m'emoire du d'efunt, — сказала она Александру Яковлевичу.

Разумеется, согласие было дано.

Памятник этот до сих пор украшает собою Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры. Он изображает собою скалу с дубом, вершина которого сломлена бурей; у подножия скалы на коленях женская фигура в покрывале держит в руках погребальную урну; под скалою якорь, символ спасения. На памятнике простая надпись: «Здесь погребено тело Кавалергардского полку штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося генваря 30 дня 1807 года на 26 году от рождения». Памятник этот, небольшой по размерам, но чудной работы из мрамора, несмотря на слишком столетнее свое существование без какого бы то ни было ремонта, пока цел, но постамент ушел в землю и памятнику угрожает падение. Если это случится, его, конечно, уберут куда-нибудь, а на его месте выроют другую могилу с роскошным купеческим мавзолеем…

А сто лет тому назад эту могилу чуть не каждую неделю посещала принцесса Луиза, переодетая в простое платье, одна, без провожатых, плакала на ней и молилась. Какие думы, какие чувства приносила она на эту безвестную ныне могилу и какие уносила от нее? До конца жизни не забывала она этого последнего убежища своего несчастного друга. Не забыла она и о нем. После ее смерти в шкатулке, которую она постоянно имела при себе, найдены были письма и портрет Алексея Яковлевича Охотникова.

Фрейлинский коридор Зимнего дворца, всегда чинный и спокойный, на этот раз затих совсем. Мягкий свет масляных лам, расположенных в разных местах по стенам коридора, освещал пред собою пустыню. Лишь изредка из-за тихо скрипнувшей двери выходивших в коридор фрейлинских комнат выглядывала в эту пустыню пара любопытствующих глаз и вслед затем быстро исчезала, да тихо, бесшумно, как привидение, скользила по мягкому ковру коридора вымуштрованная придворная прислуга. Не было слышно ни звука. А между тем в этот коридор выходили помещения больше двадцати фрейлин императриц Марии Феодоровны и Елизаветы Алексеевны, с соответствующим количеством горничных, и наступило время вечернего чая, обычно столь оживленное в этом самом населенном верхнем уголке царского жилища. Что же случилось?

Случилось то, что случалось уже не раз. В коридор только что поднялся из своих апартаментов сам чарующий, пленительный император Александр Павлович и, любезно кланяясь встречавшимся ему на пути фрейлинам, прошел в помещение фрейлины, княжны Туркестановой. Это была чуть ли не старейшая по возрасту фрейлина из всех находившихся в придворном штате, но, несмотря на свои сорок три года, княжна, быть может с помощью искусства, сохраняла моложавый вид, и классические по правильности черты ее лица грузинского типа, увенчанные открытым, высоким лбом, смягчались умным и мягким выражением прекрасных черных глаз. Среди обитательниц фрейлинского коридора, большею частью молодых жизнерадостных девушек, княжна Варвара Ильинична Туркестанова, считалась не только старейшею, но и умнейшею из фрейлин. Она много читала, еще более видела в своей долгой девической жизни. Молоденькие фрейлины привыкли относиться к ней с уважением, тем более, что никакая сплетня (а она так была возможна в тот легкомысленный век!) не смела коснуться личности княжны Варвары. К своим младшим подругам во фрейлинском звании она относилась с нежным участием и добротою, стараясь смягчить все неизбежные для них огорчения на скользком придворном паркете. «La vertu, l''el'evation d’esprit et de coeur», — вот что говорили о Туркестановой даже кумушки петербургского большого света. Сирота, на двадцатом году жизни оставшаяся одна, без состояния, на попечении родственников, Варвара Ильинична уже пятнадцать лет находилась при дворе и сумела заручиться расположением даже императрицы Марии Феодоровны и старой ее подруги, графини Ливен, известной своими строгими и непоколебимыми правилами и необычайным немцелюбием. И когда в прошлом 1818 году императрица, собираясь в путешествие за границу, избирала себе лиц свиты, она прежде всего остановилась на Туркестановой, подведя ее к государю со словами: «Sire, voil`a que el qu’un de bien aimable en voyage!» Но чего стоило княжне это всеобщее внимание, каких усилий воли, какой ломки чувств и характера, об этом знали только княжна Варвара и ее подушка.

Император Александр также обратил особенное свое внимание на княжну Туркестанову, особенно после возвращения ее из-за границы. Он всегда любил общество женщин, но после грозы 1812 года, вступив на путь мистических исканий истины и отрешась от легкомысленных увлечений молодости, он любил беседовать с женщинами серьезными, умевшими проникнуть в его внутренний мир, действовать на его настроение. Княжна Туркестанова, со всем обаянием женственности, обладала твердостью мужчины, и эта черта особенно привлекала к ней Александра, страдавшего от внутренних противоречий и нерешительности. Два раза в неделю Александр проводил у нее несколько вечерних часов, отдыхая от тяжести своих занятий в непринужденной беседе с княжной и извлекая от нее сведения, какие обыкновенно редко доходят до высоты престола. Руководители совести императора Александра, Кошелев и князь А. Н. Голицын в своих религиозных наставлениях советовали ему избегать женского общества, «car, — говорили они, — cette mani`ere de voir quantit'e de femmes toutes pour l'ordinaire bavardes ne menait `a rien qu’`a des comm'erages». Но и с этой стороны княжна была неуязвима: она не была причастна ни к каким интригам.