Басаргин стал в тупик пред силой глубокой веры графини, возражения замерли на его губах, но он счел себя обязанным напомнить о матери Петровых, которая, после выкупа ее дочерей, могла сделаться жертвой злобы Тарбеева.

— Вы правы, Николай Васильевич. Конечно, я так и понимаю, что с дочерьми и мать должно выкупить. О цене не думайте, хотя бы он и много запросил. Да спасет вас Бог за ваше доброе дело, — говорила Анна Алексеевна, провожая Басаргина до дверей. Басаргин сознавался потом, что у редкой женщины целовал он руку с таким теплым чувством, как у Орловой.

«Что за сердце, что за душа! — думал он, отъезжая от Нескучного дворца. — Нет, это не ханжа, — решил он, вспоминая разговоры об Орловой в своей офицерской среде. — Пусть монахи не пускают ее в монастырь, чтобы легче обирать ее; она — не монахиня, она — выше монахини: стоит среди всех соблазнов мира, какие только доступны человеку, — и горит душою, как свеча пред иконой!»

Басаргин сдержал свое слово: он виделся и говорил с Тарбеевым, хотя для этого должен был просрочить отпуск. Но Тарбеев прежде, чем явился в Москву, написал Орловой письмо, в котором решительно отказывался отпустить своих крепостных девушек за какую бы то ни было цену, уверял графиню, что они ее обманывают, и что, употребляя во зло ее доброту, хотят воспользоваться плодами своего преступления: он уже подал явочное прошение в полицию, что они унесли у него деньгами и вещами на несколько тысяч рублей. Совесть и закон, писал Тарбеев, требуют от него исполнения обязанностей строгого и справедливого помещика. Ему жаль, что он не может исполнить желания графини, но он уверен, что сама графиня не будет покрывать преступниц.

Уже из этого письма Басаргин увидел, что с Тарбеевым дело вести будет нелегко. Закон и право были, действительно, на его стороне. Поэтому Николай Васильевич вторично был у графини, чтоб сообщить ей, что в этом случае едва ли что можно сделать деньгами.

— Чтобы заставить Тарбеева исполнить ваше желание, — сказал Басаргин — нужно будет, при его решительном упорстве, объявить ему, что вы, графиня, ни в коем случае не выдадите ему Петровых, а, описав их положение и объяснив все, поручите их покровительству и защите вдовствующей императрицы Марии Феодоровны.

Орлова задумалась.

— Я могу и буду просить государыню, уверена, что ее величество примет участие в этом тяжелом деле, уверена, что и благословенный монарх наш его не оставит, но сколько при дворе людей, которые стоят за рабство крестьян, сколько будет огласки! — возразила Анна Алексеевна. — Но священной для меня памятью отца моего клянусь, что ничто не удержит меня все сделать для освобождения невинных девушек. Так и скажите г. Тарбееву.

И в глазах Анны Алексеевны блеснул огонек, каким, вероятно, блистали глаза отца ее в сражении при Чесме. Во взгляде этом Басаргин почерпнул почему-то твердую уверенность в том, что для него никакие Тарбеевы теперь не страшны.

Прямо от графини Басаргин поехал к Охотному ряду, в гостиницу «Лондон», где остановился Тарбеев. После первых приветствий Тарбеев, пожилой, но хорошо сохранившийся, высокого роста брюнет, с вежливыми, изящными манерами, спросил Басаргина:

— Скажите, пожалуйста, что заставило графиню принять в Петровых такое участие, право, незаслуженное? Я до сих пор не могу себе объяснить этого.

— Мне это совершенно неизвестно, — сухо отвечал Басаргин. — Я имею только поручение договориться с вами о сумме выкупа и не только их, но и их матери.

— Мы смотрим на это дело, я вижу, с разных сторон, господин капитан, и вы крайне ошибочно обо мне судите, — заговорил Тарбеев медленно и с весом. — Скажу вам коротко и просто: в деньгах я не нуждаюсь. Я выше всего ставлю свои права и обязанности. Две крепостные девки мои бежали, совершив преступление — кражу. Вы хотите, чтобы вследствие прихоти знатной женщины, которую они обманывают, я согласился, вместо заслуженного наказания, наградить их. Спрашиваю вас, какой тут нравственный смысл и какие могут быть от того последствия? После этого все мои три тысячи душ захотят сделать то же, да не у одного меня, а у всех помещиков. Помилуйте, это просто нарушение всех общественных законов. Это первый шаг к ниспровержению всякой законной власти. Вы еще молоды, вы не можете еще судить об обязанностях человека, прослужившего тридцать лет государю и отечеству. Эти обязанности для меня священны, и я исполню их, хотя бы этим и навлек на себя, к моему сожалению, неудовольствие такой особы, как графиня, которую вполне уважаю. Слава Богу, мы живем не в Турции… Я уверен, что ни ее знатность, ни ее богатство не в состоянии будут сделать из черного белое и лишить меня моих прав и моей собственности, — заключил Тарбеев с гордостью.

«Красно говорит, мерзавец, — подумал Басаргин — хорошо было бы свести его с Аракчеевым! А, впрочем, попробую я сам сыграть с ним в Аракчеева».

— Итак, — сказал Басаргин вслух — вы решительно отвергаете предложение графини? То ли я должен заключить из нашего разговора? Потрудитесь сказать мне это в двух словах, чтобы не было недоразумения.

Тарбеев несколько опешил, смотря на Басаргина, вставшего с своего стула, но сейчас же оправился.

— Совершенно так, — сказал он, тоже вставая. — И в самом деле, не к чему далее вести этот разговор. Потрудитесь передать мои слова графине. До завтрашнего утра я буду ждать ее согласия выдать моих беглянок. Если же не получу их, то приступлю немедленно к законным средствам, хотя, повторяю, это будет для меня очень и очень неприятно.

— С графиней вы иметь дела не будете, — холодно отвечал Басаргин. — В случае окончательного вашего несогласия, она уже решилась, как поступить. Сегодня же обе девушки с ее письмом будут отправлены в Петербург ко вдовствующей государыне, которой она объяснит их положение, ваши на них права, а также и их — на ваши к ним обязанности, одним словом, все то, что ей известно и что, конечно, ясно обнаружится, если ей государыня не откажет в своем покровительстве. Стало быть, графиня будет в стороне, и вы будете иметь дело с императрицей. Это и для вас, конечно, будет лучше, если вы чувствуете себя совершенно правым.