Даже после смерти самого русского члена нашей семьи, я продолжаю совершенствоваться в области русского языка и литературы, каждый день повторяя русские тексты и прочитывая тысячу книг и стихов. Если честно, то русская классика мне нравиться больше, чем английская.

Беру в руки темно-синюю книгу с большими золотистыми буквами:

«Сергей Есенин»

Несказанное, синее, нежное…

Тих мой край после бурь, после гроз,

И душа моя — поле безбрежное —

Дышит запахом мёда и роз.

Я утих. Годы сделали дело,

Но того, что прошло, не кляну.

Словно тройка коней оголтелая

Прокатилась во всю страну.

Напылили кругом. Накопытили.

И пропали под дьявольский свист.

А теперь вот в лесной обители

Даже слышно, как падает лист.

Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?

Все спокойно впивает грудь.

Стой, душа, мы с тобой проехали

Через бурный положенный путь.

Разберёмся во всем, что видели,

Что случилось, что сталось в стране,

И простим, где нас горько обидели

По чужой и по нашей вине.

Принимаю, что было и не было,

Только жаль на тридцатом году —

Слишком мало я с юности требовал,

Забываясь в кабацком чаду.

Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,

Так же гнётся, как в поле трава…

Эх ты, молодость, буйная молодость,

Золотая сорвиголова!*

Возможно, стихи Есенина — последнее, что напоминает мне о дедушке, которого я любила, наверное больше всего на свете, но что поделаешь, судьба сделала ход, а я продолжаю читать.

Усталый день склонился к ночи,

Затихла шумная волна,

Погасло солнце, и над миром

Плывет задумчиво луна.

Долина тихая внимает

Журчанью мирного ручья.

И тёмный лес, склоняясь, дремлет

Под звуки песни соловья.

Внимая песням, с берегами,

Ласкаясь, шепчется река.

И тихо слышиться над нею

Весёлый шелест тростника.*

Вернувшись домой, я не очень быстро поднялась в комнату и устало упала на кровать, даже не закрыв дверь в комнату, мне было попросту лень. Через несколько минут бабушка позвала кушать и я переодевшись в свои любимые лосины и толстовку спустилась вниз, предварительно помыв руки.

— Как себя чувствует Кэролайн? — мягко поинтересовалась бабушка, усаживаясь напротив меня.

— У неё температура и кашель. Насморк почти сжёг её слизистую.

— Какой кошмар, бедная девочка.

Не то чтобы у моей бабушки слишком часто менялось мнение о людях, но она уже не в первый раз говорит о Кэролайн по-другому. Как будто мы рассматриваем двух разных людей. К одному из них она всегда проявляет сочувствие и нежность, а ко второму неприязнь и отчужденность и это уже не раз замечала сама Кэролайн.

— Да, её очень жалко, — подтвердила я, легонько кивнув головой и принимаясь есть спагетти, пожелав бабушке приятного аппетита на русском.

Вообще, я часто пытаюсь показать ей, что я помню, помню дедушку, в, а то что он сделал для меня и так далее, ведь у нас с ней больше никого нет. Мы одни и, к сожалению, это очень печально.

После вкусного ужина, я вновь поднимаюсь по лестнице наверх и убрав вещи в шкаф, достаю скрипку. На улице уже успело потемнеть, но меня это совершенно не волновало. Если честно, то музыка меня даже успокаивала, когда было плохо. Все эти мысли о дедушке и о больной Кэр, о том, что я, фактически, одна, о том, что я потеряла слишком многих за короткое время, не в силах удержать, все это разом навалилось на меня и я не знаю как от всего этого избавляться, кроме как отвлекаться на время музыкой.

Послезавтра концерт и мне нужно подготовиться. За три прошедших дня я успела прорепетировать достаточно, чтобы быть в себе уверенной, но меня все ещё что-то мучило.

Открыв двери балкона, я сделала несколько шагов вперёд и зажала скрипку между плечом и подбородком, плавно начиная водить смычком по струнам. Музыка тут же разнеслась по всей улице, а лёгкий ветерок, словно подбадривающий меня, начал играться моими не выпрямленными волосами. Я улыбаюсь и продолжаю играть. Это то что нужно, мне легче, легче, легче… Я начинаю играть уверенней и проигрываю всю мелодию полностью, на что мне не хватало сил до этого. Снова улыбнувшись, я доигрываю последние ноты и заканчиваю дорожку. Тут же возвращаюсь вглубь комнаты и убираю скрипку в футляр вместе с нотами.

Только сейчас я начала понимать, что довольно-таки утомилась всем этим. Безнадёжно плюхаюсь на плетённое кресло на балконе и сижу так примерно минуту.

Вот знаете, иногда бывает такое чувство, когда ты понимаешь, что на тебя кто-то смотрит, кто-то наблюдает за тобой, но ты не можешь понять кто.

Так вот сейчас у меня сложилось впечатление, что я под наблюдением чьих-то любопытных глаз. Оглядевшись по сторонам, я не нашла ни одного дома, в окнах которого были бы люди, пристально смотревшие на меня.