А Валик, стоя за маминой спиной, гаденько улыбнулся и провёл ребром ладони по горлу. И я понял… Джека и Багиру никуда не отдали. Их просто усыпили – и всё. Наверняка Валик ещё и расстраивался, что нельзя так же легко и просто усыпить меня. Или… или он просто думал, что я уже не очнусь никогда. Но мама сказала ещё не всё.

– Славочка, сынок… Мы с Валентином посовещались и решили – тебе будет лучше в специализированном интернате… Для… для таких, как ты. Вот, смотри, мы подобрали очень хороший вариант…

И она стала доставать из сумочки какие-то буклеты – с красивыми заголовками и яркими снимками. Я похолодел.

– Что? – вырвалось у меня. – Мама? Почему? Я же нормальный, я просто не могу ходить. Почему я не могу остаться с тобой?

– Славочка, - мама деликатно промокнула уголок глаза кружевным белым платочком, - у нас с Валентином скоро будет маленький… Мне нужно будет ухаживать за ним… Мне сложно будет, если придётся ухаживать ещё и за тобой. Понимаешь?

Мама смотрела на меня, продолжая держать в руке белый кружевной платочек. Она хотела от меня понимания. Сочувствия. А за её спиной, глядя прямо мне в глаза, нагло скалился Валик. И я не сомневался, кто убедил маму отказаться от меня.

Можно было, конечно, заорать. Возмутиться. Устроить скандал. В конце концов, отец оставил матери достаточно денег, чтобы можно было нанять для меня сиделку. Но я понимал – гадостный Валик только ждёт моей истерики. И я не стал больше ни просить, ни унижаться. Я просто сказал:

– Хорошо. Оставь буклеты. Я посмотрю.

– Славочка… - пролепетала мама.

– Прости, мама, я устал и хочу спать. Поговорим об этом потом, - сказал я, изо всех сил стараясь не разреветься. А потом нажал на рычаг, опустив спинку кровати, и закрыл глаза. Нам было больше не о чем разговаривать, и мы оба понимали это.

А через неделю меня отвезли в интернат с красивым названием «Сосновый берег».

Отвозила меня не мама – у неё возникли какие-то сложности со здоровьем, всё-таки беременность в её возрасте довольно опасная штука. Хотя… маме тридцать восемь лет, не так уж и много. И она очень хорошо выглядит, хотя всё время пытается молодиться. Как же, молодой муж обязывает… Но я загнал эти злые мысли внутрь себя. Мама не виновата. Это всё мерзкий Валик. Это из-за него она стала такой…

Так вот, отвозили меня медсестра и санитар из клиники – все документы у них были на руках, оплату за год мама уже перевела на счёт интерната, так что меня там уже ждали. Санитар – его звали Миша – хотел вынести меня из палаты на руках, но я сказал:

– Я сам. Вы только кресло сложите и положите в багажник. Оно легко складывается – там кнопка есть, под сиденьем.

А потом связал ноги ремнём и встал на костыли. Медсестра Светочка взяла сумку с моими пожитками и ноутбуком – получилось не так и много, открыла передо мной дверь, и я поковылял по коридору – в другую жизнь. Мне почему-то было важно доказать всем, что я не такой уж беспомощный, каким кажусь. Что я всё равно выкарабкаюсь. Выживу. И буду жить, как хочу. Не в казённом доме, а с человеком, который будет меня любить таким, какой я есть – с парализованными ногами, со шрамом через всю щёку, с тихими ночными истериками. Я сумею. А мама с Валиком… Пусть живут, как хотят.

Интернат был расположен за городом, в тихом красивом месте на берегу озера, заросшем вековыми, прямыми, как стрелы, соснами. Так что название вполне соответствовало действительности. Когда машина остановилась у главного входа, Миша снова попробовал оказать мне помощь, но я снова упрямо прошипел:

– Я сам.

И выполз из машины – прямо как краб из-под камня, враскоряку. Я еле успел опереться на костыли, иначе просто позорно шлёпнулся бы. Но я успел. И только тут понял, что машину окружают дети. И никто из них надо мной не смеялся. Я окинул взглядом встречавших – да… похоже, у многих из них куда более серьёзные проблемы, чем парализованные ноги. Вот красивая девочка в кресле – у неё ног вообще нет, а из правого короткого рукава торчит что-то вроде раздвоенного розового отростка. Рядом мальчик лет восьми – у него неестественно асимметричное лицо, словно расплавленное – правая половина крупнее левой, отчего лицо кажется кривым. Вот ещё один парнишка - тоже на костылях, как я. Ещё один – в кресле, он вообще неподвижен, только палец правой руки лежит на кнопке. Девочка с лицом дауна… горбатый мальчик с тоненькими трёхпалыми ручками…

«Цирк уродов», - подумал я и тут же устыдился своих мыслей. Мне нечем было чваниться перед этими детьми. Я был такой же, как они. Такая же часть этого цирка.

Вдруг дети расступились, и ко мне подошла высокая женщина в тонком свитере и голубых джинсах. Очень красивая женщина, хоть и пожилая – ей было лет сорок, не меньше. Она подошла ко мне, присела рядом с креслом и сказала:

– Ну, здравствуй, Мстислав. Меня зовут Галина Евгеньевна, я директор интерната. Добро пожаловать в «Сосновый берег». Ребята, поздоровайтесь с новеньким.

– Здравствуй, Мстислав! – повторили дети чуть ли не хором. И заулыбались. Искренне так, тепло. И мне стало как-то легче. А через толпу пробился совсем маленький мальчишка на трёхколёсном велосипедике и заявил:

– Привет! Я Антон! Я твой куратор, пока ты здесь не освоишься, и мы будем жить вместе.

Я поразился складной речи, как мне показалось, четырёхлетнего малыша, но вдруг понял, что Антону гораздо больше. Просто он такой маленький. Так я встретил своего лучшего друга.

Это действительно был хороший интернат. Дорогой. Дорогой, потому что у всех детей, кто жил здесь, были совсем не бедные родственники. Родственники платили нехилые денежки, лишь бы другие люди занимались их детьми-калеками. Поэтому здесь условия были куда лучше, чем в каком-нибудь полунищем доме инвалидов. Это был такой замкнутый маленький мирок, где хорошие люди пытались дать детям-инвалидам то, чего не могли им дать собственные родители. Тепло, заботу, ласку…