Это были хорошие три года. Правда, хорошие, без дураков. Ах, какие каверзы умудрялись учинять мы с Антохой, какие весёлые порой устраивали посиделки… какие ставили спектакли… у нас даже были дискотеки, на которых дружно плясали все, кто мог, а кто не мог – всё равно плясали. Вы когда-нибудь видели вальс на инвалидных колясках? Я – видел. И сам танцевал. С Ирой. С той самой красивой девочкой без ног и с культей вместо руки. Она хотела стать модельером. Не знаю, стала ли…

Нас многому учили. Но прежде всего нас учили быть самостоятельными, заботиться о себе и о других и не бояться трудностей. И мы не боялись.

Я многому научился за эти три года. Одолел без троек школьную программу и стал готовиться к сдаче ЕГЭ и поступлению в институт. Я выучился играть на гитаре, рисовать, готовить и даже – не смейтесь! – шить и вязать крючком. Потом учил этому малышей – это здорово развивает мелкую моторику, а за ней идёт развитие головного мозга. Я регулярно занимался в спортзале, и мои руки стали очень сильными. Но больше всего мне нравилось плавать – в воде мои бесполезные ноги почти не мешали мне. Я ощущал себя почти нормальным – сильным, гибким – таким, каким мог бы стать, если бы не проклятая авария.

Мама за три года навещала меня… ну, раза три, быть может. Рассказывала, как она счастлива, какая у неё замечательная дочка – моя сестрёнка, Светочка. Какой хороший муж Валик – такой заботливый и внимательный… Я слушал и кивал. Это была её жизнь, в которой мне не было места. А потом кто-нибудь из ребят появлялся с воплем: «Холодок! Там…», далее шло описание – что там и почему мне надо там быть. И она откланивалась, чуть ли не с облегчением. Да, в интернате меня все называли Холодок – даже сотрудники. Потому что Мстислав – слишком официально, а от обращения Слава или Славочка меня просто передёргивало… С некоторых пор. А против Холодка я не имел ничего.

Но чем больше приближалось моё восемнадцатилетие, тем больше я понимал, что я вырос, что мне нужно начинать жить самостоятельно. И во время последнего визита матери сказал это ей. Мама очень удивилась:

– Но разве здесь тебе плохо, Славочка?

– Мне здесь хорошо, - спокойно сказал я, - но я уже взрослый человек, мне скоро будет восемнадцать лет, и я хотел бы жить самостоятельно.

– Но где? – удивилась мама. Честно говоря, меня успело достать это фарисейство, и я сказал:

– В нашей квартире пять комнат. В загородном доме – восемь. Неужели не найдётся хоть одной для меня? Ладно, пусть не найдётся. Не буду действовать на нервы тебе и Валику. Когда мне исполнится восемнадцать, я потребую свою долю наследства. Я ведь наследник папы, не так ли? Куплю квартиру, поступлю в институт и буду жить самостоятельно. Вас я не потревожу.

– Но Валик говорит… Всё в деле…

– Мама, меня не волнуют дела Валика. Ты устроила свою жизнь, теперь я хочу устроить свою.

– Но я твой законный представитель, - повысила голос мать. – И мне решать, как поступать с отцовским наследством!

– Ошибочка, - улыбнулся я. – Я калека, но не дурак. И вполне дееспособен. Так что, когда мне исполнится восемнадцать лет – я сам себе буду законным представителем. Я уже звонил адвокату. Скажи Валику – пусть готовится к разделу имущества.

Лицо матери исказилось:

– Неблагодарный! Три года я платила сюда такие деньги, я заботилась о тебе, а ты…

Я пожал плечами, попрощался и уехал. Больше мне не довелось разговаривать с мамой. Но потом я понял, что зря рассказал ей о своих планах. Валик вовсе не собирался выпускать отцовские денежки из своих цепких ручонок.

В день, когда мне исполнилось восемнадцать лет, за мной приехал адвокат. Нужно было съездить к нему в офис – заполнить бумаги, ещё раз встретиться с мамой и Валиком, ещё какие-то формальности. И я поехал с ним, а со мной увязался Антоха. Я уже решил, что он будет жить со мной, когда я куплю квартиру. Антоха хотел выучиться на программиста – он и сейчас хорошо разбирался в компьютерах. Но до офиса адвоката мы так и не доехали – внезапно нас нагнал тяжёлый грузовик, который ехал некоторое время ноздря в ноздрю, благо, дорога была пустынна, а когда машина адвоката въехала на высокий путепровод, грузовик странно вильнул… и вытолкнул её с дороги… Удар был такой силы, что ограждение не выдержало – смялось, как бумага.

«Дежа вю, - ещё успел подумать я, а потом в мозгу застучало, - не хочу умирать, не хочу умирать, нехочуумирать…»

А потом всё-таки умер.

========== Глава 1. Далёкие берега ==========

Там, где я оказался, было темно, холодно и ужасно одиноко. Ни низа, ни верха, ни дна, ни покрышки. Просто какая-то пустота. Она прикасалась ко мне сотней мягких лапок, гладила, обнимала, хотела забрать к себе, чтобы я растворился, стал частью её. Но я этого не хотел. Отчего-то я понимал, что оказаться здесь я успею всегда, и ужасно протестовал и сопротивлялся. Я не хочу быть здесь, в этом пустом и вязком пространстве, где кончается всё. Я ведь ещё и не жил. Пустота не унималась, шептала что-то в уши, льстила, уговаривала, приманивала… Но я не сдавался. И она сдалась первой. Разочарованно что-то прошипела и вытолкнула меня, исторгла из себя – непонятно куда, неизвестно зачем – но исторгла. И ко мне вернулась способность чувствовать. Ох, лучше бы и не возвращалась – вместе с этой способностью ко мне пришла боль. Но тут же на лицо мне что-то полилось, и я услышал плачущий голос Антохи, произносящий с удивительной мелодичностью:

– Холоооодок… Ну Холодооочек… Просыпайся, а?

Я открыл глаза и слегка охренел. Странное существо с нежно-голубого цвета кожей, белыми длинными патлами, золотыми глазами с вертикальным зрачком, но, впрочем, с вполне узнаваемыми Антохиными чертами, отчаянно теребило меня, пытаясь привести в чувство.

– Ты чего, Антоха, обалдел? – поинтересовался я и моментально закрыл рот. Голос был… мой. Но звучал он не менее напевно и мелодично, чем у Антохи. Что за ерунда здесь творится? И почему Антоха так выглядит? Что это за помесь Леголаса со смурфиком? Мы же… Мы же…