— А дальше? — поторопил он.

— Дальше? Поверьте, мы очень любили друг друга…

Он посмотрел ей в лицо и покачал головой.

— Вскоре мы поженились. Я еще не успела кончить учебу, но уже начала работать, надо было. Однажды в субботу… Эта страшная суббота!.. Он прибежал в общежитие и сказал, что поедет к моим родителям. Я спросила, что ему там делать, родителей не застанет, они уехали, лучше поедем вместе в следующее воскресенье. Нет, говорит, мне хочется, надоело в городе, побуду один. Тогда езжай к своим, давно ведь не был. Загляну и к своим. И он уехал. А мне так нехорошо, так нехорошо, что и сейчас слабость накатывает, когда вспомню… В дрожь бросает, руки немеют, всю ночь проворочалась в постели, а в воскресенье утром поехала. Страшно вспомнить, как я по тропинке через луг бежала к дому… Тявкнул пес, но узнал и замолк. Дверь не заперта, влетела я в избу…

Щеки женщины побледнели. Он хотел успокоить ее, но постеснялся. Может, опять жалеет, что начала? Она помолчала, подумала и спросила:

— Наверное, уже догадались?.. Вижу, не поняли… Вы связали это с моей сегодняшней поездкой за лекарствами. Не сердечный приступ тогда с ним был, нет… Я нашла его в своей комнате. Поверьте… Поверьте, он был тогда хорош собой, мой муж, он спал, как младенец, обняв мою подружку, ту самую, которая теперь достала для него лекарства.

— Вы шутите!

— Они даже не услышали, как я вошла, не почувствовали, как ушла.

— Так и осталось в тайне?

— Какая тут тайна? Мы трое ведь все знали.

— Но вы одна, отдельно. Вместе вы ничего не знали.

— В воскресенье вечером он вернулся. Ничего я не сказала, поверьте, ничего, и не подумайте, что из благородства или из гордости. Все произошло так быстро, так неожиданно, что я и говорить не могла. Страшнее всего, что в какой-то миг я даже почувствовала себя виноватой!.. Видите, как бывает, когда копаешься в себе. Я только сказала, чтоб он больше не приходил. Вы не удивляйтесь, с той поры мне кажется, что в тяжелые минуты человек склонен выражаться театрально. Вам доводилось слышать, как рыдает мать над погибшим сыном? В такой час обыкновенные слова как бы засыхают.

— А что сказал он?

— Тогда? Только одно слово: «Хорошо». И ушел.

— К той?

— Да вы… Не спрашивайте! — почти закричала она и тут же, извиняясь, посмотрела ему в лицо. — Нет. Он остался один. Та тоже. Вот была я сегодня в Вильнюсе, побеседовали… Теперь я рассказываю как будто чужую историю, а тогда… Обида, такая обида, что, казалось, пырнут тебя ножом, а кровь не пойдет… Слезы родителей, эта подружка каждый день перед глазами… Много понадобилось времени, пока я поняла, что между ним и той, моей сокурсницей, было больше общего, чем между мной и ним.

— Что это вы выдумали?

— Ничего… Вы посмотрите!.. Его же к ней тянуло? Разве она была сильнее духом, чем я? Нет, нет!.. Это я знала точно. В конце концов я осознала, что, будучи очень похожей на меня — она и впрямь очень похожа, в институте нас путали, — так вот, будучи похожей на меня, она обладала каким-то… талантом легкости, которого я была лишена… Она была естественной, она была земной. Это его и привлекло — ему слишком трудно стало от глубокой до слез нашей любви, он не выдерживал этого напряжения… и без всяких усилий… просто-напросто под рукой оказалось это расслабляющее лекарство… Простите!.. Не стоило рассказывать… Я последняя дура!

Ему тоже стало не по себе от этой исповеди, но непонятный внутренний импульс заставил расспрашивать дальше.

— А… — начал он, но не кончил, думая, как бы выразиться яснее и проще. — А если бы в то воскресенье вы не поехали?

— Я? Этого не могло быть, не могло. Никоим образом!

— Где он живет теперь?

— В Мяркине. Бывший мой муж… — Она опять подчеркнула эти два слова: — Бывший муж…

Он почувствовал, какая сумятица чувств таится за этими словами.

— Если вам интересно, то могу повторить, что живет он один, как и та, что в Вильнюсе, как… И я одна живу. Все такие же, и все уже не такие. Все, что мы теперь испытываем, имеет какой-то привкус вторичности.

— Не понимаю.

— Сказала же, что театрально… А как иначе назовешь? Мы радуемся, что окончательно не рухнули под тяжким бременем юности, что можем жить… Хотя ему осталось уже немного. Между сегодня и вчера появилась огромная трещина, которую не засыплешь.

— Жизнь человека не может гореть с одинаковым постоянством. Словно комета, она удаляется, слабеет ее свет.

— Слишком мало горела эта комета, как вы говорите, зато как мощно! Можно было сгореть. Поверьте, сейчас я сама себе завидую, что была такая пора в моей жизни, поверьте… Не помню даже, кому и когда об этом рассказывала, а теперь все вам выложила. Что это со мной? Какой позор!..

— Да что вы!

— Спасибо, — сказала она. Казалось, она растеряна, даже чуть испугана. Посмотрела на дорогу, ведущую вправо, и почти обрадовалась. — Вам уже надо сворачивать, правда?..

— Поедем до Мяркине. Мне не к спеху.

— Зачем? — огорченно спросила она и снова сплела пальцы на колене. — Время зря теряете. Кто-нибудь подбросит… Вам надо там быть в условленный час?.. Вот видите… Я-то все рассказала, просто стыд, А вы молчите. Кем работаете, кто вы вообще такой?

Его щеки покраснели.