Пускай пишут, пускай…

Учитель вспомнил старые времена, когда они с отцом шли по берегу речки Бальчя, шли они в далекий городок, а ему, сыну, предстояло потом проехать на велосипеде еще восемь километров, разыскать дом однокашника и взять у него книжку, где было объяснено, как изготовить игрушечный паровой котел. Отец тогда уже ходил с трудом, ноги-то слушались, только воздуху все время не хватало, сипели дырявые легкие, поэтому у обрыва Бальчи он сказал: «Ты, сыночек, давай поезжай, тебе еще далеко, а потом опять здесь встретимся и назад пойдем вместе». — «Ладно». Встретились под вечер, мальчику пришлось долго ждать отца, и, дожидаясь его, он все читал и читал про эту паровую машину, туманно представляя себе, как она приводит в движение другие машины, как вращает жернова и молотилку… Когда отец, задыхаясь, взобрался на обрывистый берег Бальчи, он увидел, что его сын читает потрепанную книжонку. Отцу нужно было отдохнуть, он умаялся, пока проведал своего брата, нет, не проведал — это гораздо позднее понял мальчик, — а ходил попрощаться с братом, ибо чувствовал приближение своей смерти. Отец вытянулся под дубом на побуревшей помятой траве, громко дыша и хватая ртом воздух, а когда пришел в себя, взял у мальчика книгу, полистал те страницы, где писали про паровую машину, почему-то вздохнул, а потом, когда они тронулись в путь и мальчик вел рядом велосипед, все останавливаясь и тыкаясь носом в книжку, отец сказал: «А на что тебе эта машина?» — «Чтоб крутились маховики на оси, а с этой оси ремни будут крутить другие машины». — «А как ты все это сделаешь?» И ребенок начал рассказывать о том, что вычитал, рассказывал, запинаясь, забывая, заглядывая в книжку, — как на уроке, когда тебя выручает тетрадь или учебник. «Сыночек, — сказал ему отец. — Книга может быть только хорошим советчиком. Твердое желание должно быть твоим собственным. Говоришь: хочешь, чтоб крутила какие-то не очень понятные машины? А тебе не хочется, чтобы, увидев эту машину, обрадовалась мама, может, даже я… Или — твоя девочка…»

Мальчик покраснел.

«Нечего тут стесняться, — сказал отец. — Мы, мужчины, можем все на свете, только поставив перед собой какую-то цель, из благородного желания показать себя, прославиться… Заинтересовать собой женщину… Такая у нас натура. Не веришь? Да будет тебе краснеть — ты же не маленький! Проверь себя — когда опять будешь читать про эту паровую машину, все время думай… Тебе лучше знать, для кого ты хотел бы эту машину сделать».

Пока добрели до дома, сгустились сумерки. Мать черпала из колодца воду, наливала в корыто, поила коров. Выйдя за сеновал, поскольку в той стороне село солнце, ребенок открыл книгу и начал читать снова, видя, как одна девчонка из его класса все отбрасывает назад волосы, перетянутый черным пояском крохотный холмик медленно вздымается, а девчонка смеется, все откидывая голову и украдкой косясь на него. Этого вечернего чтения мальчику и хватило. Неделю спустя как-то вечером он подозвал отца, и тот горько улыбался, глядя, как сбоку парового котла мелькают, как ноги кузнечика, отдраенные спицы маховиков.

Преодолеть себя! Что это значит? Посвятить себя чему-то? Отдать себя? Или полностью отмежеваться? Не свои слабости преодолеть, а до бесконечности, до сладостной доброты отшлифовать задремавшую любовь к ближнему?

После перемены дети продолжали писать, на сочинение отводится два урока. Учитель все еще смотрел в окно. Ха! Молоденькая учительница истории вынесла карту во двор, дети повесили ее под белой вишней, и маленький мальчуган водил указкой вокруг Балтийского моря. Так издалека казалось учителю, ученики которого после перемены вроде бы на полном серьезе углубились в сочинение, даже мурашка перестала грызть ручку, а гоняла ее по тетрадным рельсам…

Директор школы с двумя дылдами-учениками прошел мимо кирпичной пристройки. Ученики несли большой лозунг, учитель из класса видел отраженные в черных стеклах окон пристройки опрокинутые белые буквы.

«Главное — преодолеть себя!» — подумал учитель, глядя на опрокинутые буквы, и усмехнулся.

На пригорок, огибая рытвины с водой, выезжал председательский автомобиль. Увидев идущего навстречу человека в черной спецовке, председатель остановил машину и вылез — много раз видел его учитель, но и сейчас удивился его толщине.

Этого, в спецовке, учитель тоже знал: глухонемой человек, приблудившийся откуда-то и поселившийся здесь навсегда, а теперь присматривающий за домом отдыха и баней мелиораторов. Председатель, размахивая руками, что-то торопливо объяснял банщику, глухонемой кивал, его губы, издавая нечленораздельные звуки, шевелились. Вскоре председатель сунул ему в руку денежку, и банщик стал быстро спускаться с горки, без боязни погружая в глину свои резиновые сапоги. Кажется, он разглядел в окне учителя и как будто кивнул ему. Автомобиль председателя вскоре догнал банщика, задним ходом, догнал и обогнал, поскольку банщику надо было увидеть автомобиль услышать его он не мог; увидев, банщик, нисколько не удивившись, остановился, председатель из машины на сей раз выходить не стал — почему это учителю показалось, что раньше он выходил, и тогда он размахивал руками из открытой дверцы, — сунул через окошко еще одну денежку и пальцами обеих рук изобразил цифру. Банщик усмехнулся и пошлепал дальше. Председатель уехал. Из-под колес противно брызнула грязь.

Вскоре со стороны городка на пригорок стала взбираться, волоча тяжелую авоську, старушка, за ней бежала вприпрыжку с песнями внучка, то и дело останавливаясь и болтая ногой в лужах с желтой глинистой водой. В рытвине, которую недавно три раза — двигаясь вперед, задним ходом и опять вперед — объехал председатель колхоза — девочка увидела белый цветок, хотела выудить его из воды, но не смогла дотянуться, а лезть в лужу побоялась, да еще в ту минуту окликнула ее обернувшаяся бабушка; увидев втоптанный в глиняную тропу камешек, внучка выцарапала его из глины и запустила в лужу. Запустила точно, так как белый цветок, словно всплывший по недосмотру подводный корабль, нырнул в воду, а когда какие-то время спустя всплыл, был уже грязно-желтого цвета и готовился опять к погружению.

Собрав тетради, учитель сложил их в портфель, аккуратно застегнул его, отпустил детей домой, потому что у него были последние уроки, уже раньше отпустил тех, кто первым кончил сочинение, другие дождались звонка. Ему показалось, что дети сегодня какие-то странные, никуда они не спешили, стояли смирно, пока он не исчез за дверью.

Учитель жил на самом краю городка, даже считай, не в городке, мог он идти и по тропинкам, огибающим городок, однако пошел по обочине той же самой ухабистой дороги. Одно желание его мучало: прочитать по дороге, что же написали дети. Конечно, все сочинения не прочтешь, но несколько хотелось бы. Отойдя от дороги, нашел под цветущей черемухой сухое местечко, окруженное белыми хвощами, принес сюда гнилое бревнышко, уселся и стал осторожно доставать из портфеля тетради. Не по себе ему стало оттого, что в другое отделение портфеля переложил так много тетрадей, которые его не интересовали.

Ага, мурашкино.

«Учитель сегодня написал на доске следующую тему: «Главное — преодолеть себя!» Думала я, думала, и оказывается, о любом предмете, если вникнуть, можно что-нибудь да сказать. Главное? Может, главное — как преодолеть? Как сделать, чтоб ты ничего не боялся, ничего-ничегошеньки, чтоб не переживал из-за того, что ты слабый, без способностей, чтоб не завидовал другим, чтоб не думал про… Учитель, здесь я это слово зачеркнула, на минутку стало стыдно, но я напишу, хочу быть откровенной и перед Вами и перед собой: я часто думаю про мальчиков, боюсь, что никто никогда не пожелает со мной дружить и я навсегда останусь одна, как перст… Я понимаю, именно мне и надо бы себя преодолеть. Однако, дорогой учитель, ради чего? К чему такому я должна в жизни стремиться, чтобы преодолеть свое врожденное недоверие, страх? Наконец — как преодолеть свою непривлекательность?.. Обо всем мы говорим так туманно, неясно и бессмысленно… Простите, это я отношу не к Вам, а ко всем… Никто мне не может сказать, во имя чего я должна преодолеть себя, не видеть, не тосковать, не переживать из-за своих вечных личных неудач или… из-за внешности… Кем бы я стала без всего этого? Что может мне все это заменить? Человек без боли — деревянный человек, не переживая из-за того, что мне не дается, чего мне сам бог не дал, я бы осталась неживым бревном. Может, мне лезть на какую-нибудь трибуну? Как мне п р е о д о л е в а т ь (!) себя и оставаться при этом человеком, тем, кем мне суждено быть, не утратить страх, недоверие и в то же время не бояться и хоть чуточку поверить в себя?..»