Наконец настал тот день, когда мы готовились принять постриг. Меня и вторую послушницу отправили в часовню. Нам следовало убрать её, почистить полы и вымыть алтарь, а также расставить повсюду свечи и растопить пожарче очаг. Я молча мыла полы, а Эмили тихонько шептала, рассказывая все новые и новые подробности о монастыре, которые были мне неведомы.

— Аббатису нашу выбрал сам епископ. Она очень суровая женщина и предана ордену, сделает все, чтобы аббатство процветало и больше послушниц стремилось попасть сюда. Благодаря её усилиям монастырь существует, и епископ доволен. Никак Божьими молитвами у обители столько покровителей. Из-за строгости здешних правил желающих принять постриг немного. А аббатиса спит и видит, что наступит день, когда орден обретёт небывалое величие. Считает, что только последовательницы светлого учения могут нести просветление, открывать людям глаза на их грехи и возвращать их на путь истинный.

Я молча продолжала убираться, слушая вполуха.

— Скажи мне, ты серьёзно больна?

Я опустила веник, подняла взгляд на Эмили и отрицательно покачала головой.

— Вовсе нет.

— Отчего тогда помощница аббатисы подсыпает тебе в еду лекарство.

— Какое лекарство?

— Коричневый порошок. Я видела, она каждый раз добавляет щепотку.

— Возможно, это тот самый порошок, что передала мачеха. Он не совсем обычный. Обладает свойством лишать человека воли.

— Так ты здесь не по собственному желанию? Но так ведь нельзя! Это против воли Божьей!

— Мачеха так велела.

— Мачеха? Сослали тебя что ли? А я диву давалась, отчего ты спокойная такая и не волнуешься перед церемонией. Тебя опаивают?

— Если они сыплют в еду порошок, то, скорее всего, да.

— Тебя привезли сюда насильно?

— Верно.

— Так почему ты не пытаешься уйти? В орден берут только с добровольного согласия.

— Мачеха велела и я подписала бумаги. Теперь я собственность ордена.

Я принялась оттирать грязные пятна на полу, а Эмили притихла и больше не произнесла ни слова. Мы работали в полной тишине, послушница смахивала пыль с подоконников небольшой часовни, а я очищала подсвечники от воска. Один из них, серебряный и очень тяжёлый, выскользнул из рук и упал на мою ногу. Эмили ахнула, бросилась ко мне и опустилась на корточки, рассматривая ступню.

— Тебе больно? Где болит, кости не сломаны?

Я равнодушно наклонилась, подняла с пола красивую вещицу и покачала головой:

— Не больно.

Послушница проследила взглядом, как я ставлю подсвечник на место, а потом потянула меня за рукав.

— Идём, нам пора возвращаться и готовиться к церемонии.

Без лишних слов, я проследовала за ней к выходу. Мы спускались по узкой расчищенной тропинке. Она вела из часовни к храмовым помещениям, проходила как раз через заснеженный сад, за которым начиналась высокая каменная стена, а дальше был обрыв в горную бездну. Я медленно ступала за Эмили, равнодушно наблюдая с холма за тем, как сестры открывают ворота и впускают во двор монастыря каких-то людей в чёрных плащах с капюшонами на головах.

— Наверное, это и есть покровители. Скоро служба начнётся, нужно поспешить. — Эмили вопреки своим словам замерла на месте, обернулась и схватила меня за рукав рабочей робы, — мне так страшно! Очень боюсь ритуала! Хотя говорят, что после сестринского отвара боли совсем не чувствуешь. Жаль, что потом мы никогда не сможем поговорить, только знаками будем общаться. Но таков обет молчания, его дают на всю жизнь.

Я равнодушно кивнула, а Эмили отвернулась и поспешила вниз. Мы проходили совсем недалеко от ворот и уже завернули за угол сарая, когда меня внезапно дёрнули за плащ назад, затягивая под сень заснеженных кустов и пряча от глаз сестёр за стеной деревянного строения.

— Привет, Рози, — прошептал знакомый голос, и человек, одетый в такой же тёмный плащ, как и входившие в ворота люди, скинул с лица капюшон.

— Джаральд, — промолвила я в ответ.

— Правда думала, что сумеешь скрыться от меня в монастыре? — он жёстко обхватил пальцами за подбородок, поднимая мою голову, — здесь тебе нравится больше, чем рядом со мной?

Я глядела в знакомые синие глаза, и в онемевшей душе что-то встрепенулось. В самой глубине, на той грани чувств, за которой начиналось безразличие. Даже в таком состоянии, под действием странного яда, я была счастлива увидеть графа. Не думала, что мы встретимся вновь.

— Я не готов отпустить тебя, Рози, — продолжил он. — Не позволю принести себя в жертву во имя церкви! Неужели веришь, что можно забывать себя в объятиях мужчины, а потом разом отринуть все чувства?

Я закрыла глаза, слушая его голос, пытаясь прочувствовать отголоски подавленных действием порошка эмоций. Так привыкла равнодушно на все реагировать, что даже слабые ощущения казались слишком сильными для моего сознания.

Он сжал мои плечи и резко встряхнул, заставляя снова посмотреть на него.