– У меня нет грубых углов.

– Ты напугал Бьянку.

– Значит Бьянка трусиха.

– Бьянка садистка, а ее отец глава Сицилийской мафии. И, тем не менее, ты напугал ее.

– Зачем мне пугать Бьянку?
– спросил он, поджигая спичку и наблюдая, как та сгорает до самых его пальцев. Он не затушил ее. Он позволил огню себя опалить. И все это время он беспристрастно наблюдал, словно инопланетянин, исполняющий процедуры по изучению человеческих реакций на боль. Когда спичка, наконец, сгорела, он выкинул ее в тихо потрескивающий огонь.

– Даже не представляю, - ответила она.

Он встал перед камином, проверяя тепло и поправляя задвижку. Как и обычно, сегодня он был одет во все черное - черные слаксы, черную рубашку священника, черный пиджак, но без белого воротничка. Он редко носил воротничок в ее присутствии. Она почти хотела, чтобы он носил его. Выемка на его шее была предметом ее вожделения, и она уже пообещала себе, что не будет с ним спать, хотя ей нравилось с ним флиртовать. Он, правда, не принадлежал к ее типажу, несмотря на его бесспорную привлекательность. Ему надо было набрать пару фунтов, чтобы дополнить рост. У него были подтянутый торс и бедра, и настолько широкие плечи, что вряд ли священнику такие когда-нибудь понадобятся. И она любила блондинов. Они были такой редкостью в Риме, блондины мужчины. У него была челка, которая однажды небрежно прикрывала правый глаз после того, как он выдохся с Катериной, единственной девушкой в доме, которая была достаточно храброй или глупой, чтобы играть с ним в момент, когда он пребывал в одном из своих мрачнейших состояний.

Магдалена пыталась убедить себя, что впустила Маркуса в свой дом и свою жизнь, потому что считала его привлекательным. Так и было, но не это было основным фактором. Обычно мужчины садисты ее отталкивали. Это было не лично. Подобное отталкивает подобное - она и Маркус были двумя полюсами магнита. Хоть Маркус и был садистом, он все же оставался мальчиком. Не был конкурентом и не был угрозой. Он подчинялся ей не как раб Госпоже, а как ученик учителю. Лучше он научится от нее, чем сам. Неподготовленный мальчик с его силой и желанием, и с таким уровнем садизма может случайно кого-нибудь убить.

– Где ваша кочерга?
– спросил он и снова присел перед камином, очевидно недовольный своим результатом.

– На кухне. Я хотела использовать ее, чтобы вырубить тебя до того, как узнала, что это ты.

– Вы дали мне ключ от вашего дома. Не удивляйтесь, что я им пользуюсь.

– Я дала тебе ключ, чтобы ты кормил Мышелини, когда я бываю в разъездах, а не для того, чтобы ты совершал набеги на мой холодильник.

– Вы не уточнили, что я могу пользоваться ключом, только ради кормления кота. И я отказываюсь его так называть, - ответил он и занял свое привычное место в большом красно-золотом кресле с позолоченными ножками. Это кресло подходило королю. Возможно, потому что когда-то оно и принадлежало королю Сардинии Карлу Эммануилу IV.

– Мышелини наплевать, как ты его называешь, пока кормишь, - сказала она, вытаскивая дремлющего в своей корзинке, на краю дивана, черно-белого кота. Кот сразу же осмотрел пуансеттию и запрыгнул на подлокотник дивана. Одной белой лапкой Мышелини ударил по красному листу.
– Не так ли, сладкий Мыш-Мыш?
– она пощекотала его под подбородком.

– Не давайте ему это есть, - сказал Маркус. – Слышал, они ядовиты для домашних животных.

– Падуб, - ответила она, - Он ядовитый. А пуансеттия нет. Ему придется съесть дюжину листьев, чтобы отравиться пуансеттией.
– Но Магдалена все же сняла кота с подлокотника. Она чесала его за ушами, то, чем он обычно наслаждался, кроме тех случаев, когда в комнате был Маркус, и у Мышши, ее озорного проказника, не было времени на нее, когда в имении был его любимый человек.

Кот спрыгнул с ее колен, пересек персидский ковер и запрыгнул на колени Маркуса.

– Уйди, - сказал он коту.

– Сейчас Сочельник. Ты должен быть милым в Сочельник. Если ты не можешь проявить сострадание к собрату, то, определенно, должен сочувствовать коту.

– Он линяет на мои брюки.

– Что вполне нормально для котов. И ты знаешь, что любишь его.

– Я симпатизирую ему, вот и все, - ответил Маркус и погладил кота между ушами.
– Его назвали в честь кое-кого ужасного. Меня назвали в честь кое-кого ужасного. Ему приходится мириться с вами. Мне приходится мириться с вами. Мы разделяем столько печалей, верно, Мус?

– Мус?

– Мышь на датском.

– И ты говоришь на датском, потому что ты датчанин...

– Еще я говорю на шведском, норвежском, и французском, и латыни, и немецком, и итальянском, и...

– Я лишь хотела узнать, откуда ты. Почему ты не рассказываешь о своем детстве?
– спросила она.
– Почему все в тайне?

– Вы знаете достаточно моих секретов.

– Их никогда не бывает достаточно, - ответила она, улыбаясь.
– Я хочу узнать все твои секреты.

– Спросите у Муса. Я рассказал ему все секреты в августе, когда вы были в Греции, и мы с ним были наедине.

– Он - кот. Прямого ответа от кота не дождешься. Я пыталась.

– Вы прекрасно знаете, что можете выведать обо мне все, что пожелаете. У вас свои способы, - ответил он.

Магдалена наклонилась вперед и подперла подбородок рукой.

– Но я не хочу знать твои секреты, - ответила она.
– Я хочу, чтобы ты рассказал мне о них сам. Секреты не подарок. Твой рассказ о них - вот что подарок.

– Вы знаете о Кингсли, - ответил он.

– Он лишь один из твоих секретов.

– Он единственный важный секрет.