Где это было?

В Монткалме, штат Нью-Джерси. Городок не столь преуспевающий, как соседний Глен-Вэлли. Старые, облезлые двух- и трехэтажные домишки: некоторые с застекленными верандами, большинство с лоскутными неухоженными палисадниками за шеренгами чахлых деревьев вдоль улиц. Зато в Глен-Вэлли было как-то светлее, садики смотрелись аккуратными, деревья — пышными и богатыми, дома — просторными, а промежутки между ними — широкими. Америка всегда покажет, где пахнет деньгами.

Зачем ты украл куклу?

Для медицинского освидетельствования. Это ведь была кукла-девочка, и мне не терпелось подтвердить свои подозрения.

Ты в детстве носил очки?

У меня всегда была близорукость. Почему вы задаете эти вопросы? Я пытаюсь вам кое-что рассказать. В моей жизни царил разлад. Постоянно возникали какие-то проблемы. Знаете, что такое катание на животе? Держишь перед собой салазки, разбегаешься, а потом падаешь на них животом — и летишь головой вперед!

Салазки с рулем, на металлических полозьях.

Славу богу, док: вы все-таки не с другой планеты! В Монткалме не было настоящих горок, но наша улица шла полого вниз, так что мы заведенным порядком разгонялись на подъездных дорожках своих дворов, благо они имели небольшой уклон, а потом, на полпути через двор, плюхались животами на сани и выворачивали руль, чтобы на дороге сразу свернуть вправо. Если вывернуть слишком резко, сани переворачивались и скидывали ездока. Поэтому в том случае, о котором идет речь, я поворачивал не под острым углом, а плавно — и завершал поворот ближе к противоположному тротуару. Надо добавить, что на дворе смеркалось: в такое время положено сидеть дома. Щеки горели, из-под носа текло, брови заиндевели, снег забивался под рукава и в башмаки. Раздался гудок машины. Я поднял голову — и увидел зубастый радиатор «Бьюика». Водитель ударил по тормозам, и седан закружило хвостом вперед, по аккуратному кругу со мною в центре. Как в кино: сначала машина была сзади, потом оказалась впереди — все время хвостом вперед. До меня донесся глухой удар: машина врезалась в фонарный столб. Все это время водитель жал на клаксон, издававший зазывную трель из трех нот, как бы в преддверии торжественного события; а когда машина разбилась, этот сигнал сменился унылым, непрерывным, жутко неприятным гудением. Я заметил, что фонарный столб от удара даже наклонился. Встав с саней, я подошел ближе. Удар о столб пришелся на водительскую сторону, лежавшая на руле голова давила на клаксон, а руки свесились вдоль тела. Это понятно?

Понятно.

Мы переехали в Нью-Йорк, в Гринвич-Виллидж. Отец сказал, что так ему будет ближе до работы — он преподавал в Нью-Йоркском университете. Но я знал, что переезд был вынужденным: после той аварии от нашей семьи отвернулся весь город. Я так и сказал отцу, на что он ответил: «Сынок, там на санках каталось множество ребят, и любой мог оказаться на пути той машины. Просто это случилось с тобой». Как и я, отец слабо в это верил. Он знал: если какому ребенку и суждено было стать причиной аварии со смертельным исходом, так это мне.

Твой отец был ученым?

Он занимался научными исследованиями. В области молекулярной биологии. Говорил, что наука — луч прожектора, который становится все шире и освещает все большую часть вселенной. Но по мере того как расширяется луч света, растет и окружность тьмы вокруг.

Я считал, что это сказал Альберт Эйнштейн.

На новом месте мне было одиноко, друзей я не завел, и родители купили мне собаку, таксу. В мои обязанности входило о ней заботиться: выгуливать, дрессировать. Это было интересно — попытаться выяснить, какой у нее мозг. Ответ: почти никакой. У таксы был нос, который, на первый взгляд, и выполнял роль мозга. Главной функцией носа/мозга была обработка запахов. Обзаведясь щенком, я стал обращать внимание и на всех прочих собак: те обнюхивали друг дружку и вдыхали урологические коды, оставленные другими собаками у оснований фонтанов, деревьев, шахматных столиков и так далее. Что они дальше делали с этими сигналами, было мне неведомо. Возможно, у них начиналось своего рода общение. Как по мейлу. Собаки улавливали обонятельный сигнал, отправляли свой ответ и бежали дальше. Дело было в Вашингтон-сквер-парке, куда приходило множество собачников. Там была площадка для выгула собак — в этом городе для любого занятия предусмотрено распланированное пространство.

Ты изъясняешься, словно коренные ньюйоркцы.

Мой коротконогий щенок пытался участвовать в играх на собачьей площадке. Забавно было наблюдать, как он вразвалку ковылял за какой-нибудь большой собакой, а та успевала пробежать мимо него в обратную сторону, пока он еще не сподобился развернуть свое сосисочное тельце.

Какую кличку ты дал своему щенку?

До этого дело не дошло. Я поймал себя на том, что не уважаю своего питомца. И вот почему: его было невозможно оскорбить, что указывало на слабоумие. Пес никогда не обижался — как его ни обзывай, как ни дергай за поводок. Как-то раз я выгуливал его в парке — университет предоставил нам квартиру на западной стороне Вашингтон-сквер. С этой стороны росло больше деревьев, отчего здесь было сумрачно, тихо и уединенно. То, что я вам сейчас расскажу, — не эпизод из «Тома Сойера».

Я это предвижу.

Под скамейкой розовело что-то похожее на «спалдинг»[13] — дорогостоящий резиновый мяч. Но уверенности не было. Опустившись на колени, я запустил руку под скамью, чтобы убедиться, и, по всей вероятности, не удержал поводок. До меня донесся вопль моего пса — истошный, противоестественный тенор, совсем не собачий… обернувшись, я увидел, что поводок плывет по воздуху. Не знаю почему, но я ухватился за него — чисто рефлекторно — и почувствовал, как мне в руку биением пульса передаются удары крыльев ястреба, который и сцапал моего песика. Да, это был ястреб, краснохвостый сарыч! Вы скажете, что я мог бы дернуть поводок вниз, чтобы вырвать собаку из лап хищной птицы, а то и притянуть ястреба к земле, если тот не отпустит беднягу, но острые когти уже впились в шею таксы, и на мгновение мне открылась жестокость природы. [Задумывается.] Да, я столкнулся с безжалостной, настырной ритмической силой, не имеющей ни мозга, ни идентичности. С минуту я удерживал ястреба в подвешенном состоянии, пока тот молотил крыльями, не в силах подняться ввысь. Боюсь утверждать, но меня самого, если не ошибаюсь, тоже потянуло кверху, я поднялся на цыпочки и в конце концов, не удержав поводок, увидел, как ястреб стрелой взмыл на вершину дерева, откуда поводок свесился, как лоза, а моего щенка обездвижил шок, когда птица прижала его шеей к ветке дерева и стала выклевывать глаза.

Почему ты отпустил поводок? Ястреб оказался сильнее? Сколько тебе было лет?

Семь, восемь — точно сказать не могу. Но я стараюсь припомнить, в какой момент почувствовал, что проку от меня не будет. Быть может, я до смерти перепугался? Или понял, что собаке пришел конец уже тогда, когда в нее вонзились когти? Как знать? Возможно, из благоговения перед миром Божьим я просто признал свое поражение. Отступив назад, я стал смотреть, что происходит на дереве. Ястреб даже не удосужился взглянуть вниз, а наша с ним борьба прошла для него без последствий: он рвал собачонку так, будто меня и вовсе рядом не было. До сих пор не могу забыть ощущение пульсации этих крыльев в моей тщедушной груди. Но домой все-таки вернулся в слезах. Я сам виноват. Прямо так и сказал. Ранний Эндрю. Полагаю, вам интересно про детство.