Шрифт:
Борщенко зашевелился, кресло под ним затрещало…
– Слушай, Андрей!
– недовольно повернулся к нему Шерстнев.- Сколько раз я предупреждал тебя не садиться в это кресло! При твоей комплекции это когда-нибудь приведет к неприятности, - в первую очередь для тебя; о кресле я не говорю…
Борщенко тихо засмеялся и осторожно встал, оглядываясь, куда бы пересесть.
– Неприятности, Василий Иванович, в первую очередь будут для вашего кресла, - сказал он неторопливо.- Мне ничего не сделается:
– Так-то оно так, - согласился Шерстнев.
– Тебя и бревном не пробьешь, а креслу будет верная погибель.
Шерстнев прошел к злополучному креслу, озабоченно попробовал его прочность и коротко, снизу вверх, глянул на высоченную фигуру спокойного Борщенко.
Богатырского роста, косая сажень в плечах, с густой черной шевелюрой, смуглый, как цыган, Борщенко рядом с низеньким седеньким Шерстневым казался великаном.
Сын друга молодости Шерстнева, в гражданскую войну сложившего голову в степных просторах Украины, - Андрей Борщенко еще подростком вступил на отцовскую стезю моряка. Годы плаваний под строгой рукой Шерстнева и одновременная многолетняя учеба сделали из него закаленного в бурях, образованного морехода. Но и теперь, когда ему уже стукнуло тридцать и сам он имел двоих детей, - сыновняя почтительность к своему строгому воспитателю и командиру, Василию Ивановичу, никогда не покидала его.
Шерстнев еще раз потрогал скрипучее кресло и вернулся за стол. Борщенко улыбнулся.
– А ты не смейся, буйвол!.. Мне и простого кресла жаль, - это ведь тоже человеческий труд.
– Не огорчайтесь, Василий Иванович… Сегодня же пришлю к вам боцмана, - пусть позаботится о починке. Я к этому месту у вас привык…
Зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку.
– Да… Так… Сейчас приду… - Он повернулся к Рынину.
– Извините, Борис Андреевич, вынужден прервать… Я сейчас вернусь…
УДАР ИЗ-ЗА УГЛА
Борщенко и Рынин остались одни.
Помолчали. Под ногами все сильнее ощущалась ритмичная дрожь. Судно, как живое существо, напрягало силы, повышало скорость. Меньше чувствовалась качка…
– Надоели вам наши качели?
– спросил Борщенко.- Хотите скорее ступить на земную твердь?..
– Конечно, желательно. Но до конца пути еще далеко, и этот ледовитый дьявол вполне успеет поживиться нами…
Борщенко добродушно засмеялся.
– Действительно, это не Маркизова Лужа, а самый свирепый океан. Но он-то нам и не страшен, Борис Андреевич. Опасны другие демоны.
– Вы имеете в виду фашистские подводные лодки?
– Да. Хотя теперь я уже сомневаюсь в их появлении здесь. Рискованные участки мы миновали, а в такие широты вряд ли они полезут.
– А вот Василий Иванович все время пугает меня этими лодками.
– Василий Иванович беспокоится о вас, Борис Андреевич. И он понимает, чего добивается. Он всякое видал!.. Старый большевик!..
– Это я знаю, Андрей Васильевич.
Раздался осторожный стук в дверь.
– Войдите!
– крикнул Борщенко.
На пороге появился Пархомов. Он с любопытством посмотрел на Рынина и, повернувшись к Борщенко, спросил:
– Разрешите обратиться, товарищ Борщенко?
– Пожалуйста.
– Получен прогноз погоды.
– Где он?
– Вот!
– Пархомов подал листок с принятым по радио текстом.
– Хорошо. Я передам Василию Ивановичу. Можете идти.
Пархомов не уходил.
– Что еще?
– спросил Борщенко, чувствуя, что доложено не все.
Пархомов замялся, покосился на Рынина, махнул рукой и, не отвечая, вышел.
– Что-то было у него вам сообщить, но, видно, я помешал, - сказал Рынин.
– А почему, Андрей Васильевич, у вас с ним такой официальный тон? Ведь я уже заметил, что вы друзья.
– Да, мы земляки. Но сейчас и я и он при исполнении служебных обязанностей. Дисциплина…
– Понимаю. Он парень своеобразный, как и рулевой, и старшина, и штурман… Видите,- я уже успел присмотреться к ним и к вашей работе с ними в кружке по языку. А лично у вас знание немецкого отличное!..
– Секрет этого прост, Борис Андреевич. В детстве я жил в одной деревне с немцами, в Поволжье.
– Да, немецким вы владеете превосходно!..
Борщенко довольно заулыбался. Похвала Рынина была приятна.
Для своих сорока пяти лет Рынин много путешествовал. Подолгу бывал за границей и свободно владел несколькими европейскими языками. Был он сдержан, но за время пребывания на «Неве», в этом трудном рейсе, сблизился с Борщенко и часто рассказывал ему о случаях из «другого мира». И всякий раз Борщенко не упускал возможности попрактиковаться с ним в разговорах на немецком и английском языках.