Шрифт:
– Когда тебя вызовут, скажи, что делал не ты,- посоветовал Сережа Степанов.
– Назови кого-либо из погибших.
– Зачем я буду скрываться? Я им еще и не то сделаю за Колю!..
– Здесь, ребята, придется вести себя осторожнее, - строго сказал Шерстнев.
– Мы тут подумаем, что делать. И вам придется нас слушаться. А пока ползите в свой угол.
Комсомольцы послушно убрались.
– Кирилл!
– позвал Борщенко.
– Ну зачем тебе Кирилл?
– хрипя и шепелявя, отозвался Пархомов.
– Куда ты запропал и почему тебя не слышно?
– Заехал я фрицу в ухо, а он мне ответил в зубы. И другой фриц ему помог. Расквасили Кириллу Пархомову нос и губы. Трудно говорить…
– Ну, коли так, - молчи. После потолкуем. Если тебе трудно говорить, то слушать ты сумеешь.
– А мне, сукины дети, ребра наломали, еле дышу… - подал голос Кузьмич.
– Вот что, Андрей, - сказал Шерстнев.-Скоро начнут таскать людей на допросы. Пока мы все вместе, надо кое о чем договориться…
– Да, Василий Иванович, - это действительно важно.
– Пригласи всех поближе, Борис Андреевич, а вы здесь?..
– По-прежнему около вас, Василий Иванович,- отозвался Рынин.
– Прислушиваюсь ко всему и думаю…
– Невеселые думы? Да?..
– Разные, Василий Иванович… Думаю, что бывает и хуже…
– Бывает и хуже, - согласился Шерстнев.
– Но люди всегда ищут выхода из любого трудного положения. И нам надо тоже думать о своем будущем.
ЧТО УКРЫЛ ПРИ ОБЫСКЕ ПАРХОМОВ
Но ни ночью, ни в течение дня на допрос никого не вызывали. Один раз немцы спустили пленникам три буханки хлеба и бачок с жидким супом; дважды - бидон с простывшим кофе.
Лампочки по-прежнему не включались, и в темноте было трудно. Но особенно невыносимо было дышать спертым, дурным воздухом. По решительному требованию пленников, немцы открыли люк и не закрывали его в течение всего дня.
Сильная вибрация от работы мощных двигателей говорила, что корабль идет самым скорым ходом. Но в средине следующей ночи машины вдруг резко сбавили скорость. Потом стало необычно тихо, - оборвался шум от высокой океанской волны и прекратилась качка. Было ясно, что корабль вошел в бухту.
Скоро он остановился.
На палубе зашумели, забегали. А спустя некоторое время над люком наклонился часовой и крикнул:
– Быстро по одному выходи!
Первым на палубу поднялся Шерстнев. За ним - Борщенко и Рынин.
От люка прожектор освещал проход между двумя шеренгами вооруженных немецких моряков; он вел к сходням на широкий причал, к которому пришвартовался корабль. Видимо, глубина здесь была большая. На причале, так же ярко освещенном, полукольцом стояли автоматчики-эсэсовцы.
– Где наши раненые?
– по-немецки спросил Шерстнев стоявшего на палубе морского лейтенанта.
– Мы должны их видеть и вынести на берег первыми.
– Видеть вы их не сможете!
– коротко ответил немец.
– Тогда мы не тронемся с места!
– решительно заявил Шерстнев.
Лейтенант обернулся к другому немцу в плаще и о чем-то тихо переговорил с ним. Потом сказал, обращаясь к Шерстневу:
– Ваши раненые отправлены на машине в госпиталь. Увидеть их сможете только завтра днем. А теперь- быстро сходите с корабля!
– Что делать, Василий Иванович?
– спросил Борщенко.
– Будем сходить.
– Товарищи! Можно выходить!
– крикнул Борщенко в люк.
Через пятнадцать минут все уже были на причале и выстроились по четверо в ряд.
– Сейчас мы пойдем!
– по-русски объявил эсэсовец, стоявший во главе колонны.
– Из строя не выходить! Всякому, кто сделает шаг в сторону, - расстрел! Кто выйдет на шаг вперед, - расстрел! Кто отстанет на шаг, - расстрел! Теперь - вперед!
Колонна тронулась и вышла из освещенного пространства. Кругом была кромешная тьма. При свете электрических фонарей конвоиров зашагали по вырубленной в каменистом грунте дороге, поднимающейся в гору. Затем дорога стала ровной, и через полчаса пленники подошли к подъезду приземистого каменного строения.
У входа горел фонарь и стоял часовой. По его сигналу вышли еще два эсэсовца и широко открыли двери. Старший конвоир приказал колонне перестроиться по двое и быстро заходить внутрь. Там пленников провели по коридору в большую камеру.
– Разговаривать и шуметь не разрешается!-объявил тот же эсэсовец.
Подошел часовой с автоматом. Тяжелая дверь закрылась. Лязгнул засов. Пленники остались одни.
Камера была просторная. С обеих сторон в три этажа были нары. Над потолком горела тусклая лампочка, огражденная решеткой.