— Не дави, — ответил тот.

Вызов в институт пришел за несколько дней до сентября. Почтальона я встретил в начале улицы.

— Тебе письмо без марки, — попугала она. На конверте — штамп института. Внутри у меня все опрокинулось и взлетело туда, где провода, и выше… где ласточки. Потом опустилось обратно и растеклось внутри, и все вдруг преобразилось: и дорога, по которой ездил на велосипеде со звонком, и заборы, и все, что было вокруг, стало как-то еще ближе и понятней, и вместе с тем все это уже уходило, уже оставалось здесь, и, кто мог подумать, навсегда. Завтра на поезд. Нет, послезавтра. Жалко. Лучше бы завтра…

Вызов долго не приходил.

— Поступал бы куда полегче, — говорила мама. — Да поближе. И нам бы спокойней. Высоко поднимешься — больно падать, — когда она говорила это, мне казалось, что падать придется навзничь. Но когда пришла бумага, все изменилось. Мама заплакала; потом прочитала написанное вслух, останавливаясь на каждом слове, вытирая слезы. Слова — штампы «приглашаетесь», «вызываетесь», «при себе иметь» для матери были живыми и для меня — живыми, и для отца, наверное, тоже, потому что он готовился к ужину с выпивкой. Я тогда еще не пил, так как выпивку считал пороком, а не атрибутом праздника…

— Учись, сынок, тебе же хотелось, — сказала мама.

Институт. Актовый зал набит первокурсниками. Сначала поздравления, потом концерт. Концерт, правда, не очень понравился: хор пел, потом опять хор. Только рыжий с балалайкой и повеселил. Его даже на бис вызывали.

— Сколько можно просить, — сказал он в конце, — рыжий я вам, что ли, — и ушел.

Но больше мне понравилась торжественная часть.

— Товарищи! Вы — будущее науки! — говорил какая-то горячая голова. — Генераторы идей! Перед вами откроется то, что ни перед кем еще не открывалось, колесо познания крутится в одну сторону, крутится и скрипит, и так далее, и вперед и вверх, и как вы знаете, там вершина вся в снегах (он что-то заврался), и вы, геологи и биологи, и другие — светлые головы, здесь я вижу полный зал светлых голов, так давайте же дружно сдвинем камень незнания. С такими, как вы, и не такую каменюку можно своротить! Гранит и металл, и элементарные частицы… скоро мы их будем ловить, как бабочек, а вот эти девушки, биологи, будут ловить бабочек сачком. — Выступающий делал движения руками и, казалось, вот-вот закричит: «Пожар! Пожар! Все из зала! Горим!»

Потом выступал следующий. Он говорил: «Как сказал предыдущий оратор», потом следующий: «Как сказали предыдущие ораторы»… и все обещали, что мы станем специалистами и будем на переднем крае, и что после окончания каждый будет нужен на своем месте. В общем, нам было очень приятно и радостно, нас хвалили и хвалили, но все равно к концу торжественной части в голове все смешалось: и камни, и идеи, и ораторы. Осталось только торжественное внутри, и большой лоб ректора, и казалось, что мы уже специалисты; а «горячая голова» изо всех сил трясет мне руку и говорит: «Дерзай, пацан!»

Вечером мы обсуждали то, что было днем, в общежитии сидели, на кроватях, сидели пока без дела. К нам зашел старшекурсник, это все поняли, потому что никакого вдохновения на его лице не было, а левая штанина выше колена была треснута, казалось, она вот-вот отвалится. Кроме того, обе штанины были такого цвета, как будто их натирали салом и сала на это дело пошло много.

— Человек нужен, — сказал он. — Одного не хватает. Кто пойдет?

— А делать что?

— А-а… — сказал он, — первокурсники. Все первокурсники?

— Да.

— Жалко, — сказал он с грустью. — Первокурсники не нужны. Нужен человек. Преферанс, — произнес он в нос. — Пуля.

Нас расселили вперемежку со старшекурсниками. Мне не повезло. Хотелось спать. Но в комнате горел свет, а за столом играли. Окно было раскрыто настежь, и одеяло не грело. Дым выходил в окно и никак не мог выйти. За столом сидели четверо и курили. На столе стоял кувшинчик. Из него дымило, и один из играющих вякнул:

— Сколько говорить, тушите папиросы, — и плеснул в кувшинчик воды из чайника.

— Закрой окно, холодно, — просил второй, небритый.

— Пусть проветрится, — говорил третий. Я их ненавидел. Первый постоянно вскрикивал. «Ходи, ходи», — говорил он ласково, а потом вдруг взрывался:

— Свинья, куда ты вышел!

— Не шуми, — просил его третий, — соседей разбудишь.