— Она у меня самая умная, — говорил он. — Но она к тому же — красавица, — он говорил честно, и было видно, что он доволен.

Меня он познакомил с ней, когда они еще не были женаты. Она кормила меня чем-то горячим и вкусным и вела себя так, что мне казалось: она идеал. Я был рад за Паса. Ему я ничего не говорил, вроде ни к чему, рад, и все.

Мы выпили, и я сидел как-то неудобно, на краю кровати, на коричнево-красном одеяле, и мне показалось, что у них что-то не в порядке: слишком убедительно говорил Пас. У них родилось двое детей — мальчик и девочка. А потом они развелись. Когда я видел ее, уже после свадьбы, то заметил в ее лице что-то лишнее, какую-то строгую черту. Хотя разве можно винить черту. У них раскололось, но мне кажется, что они не виноваты. Может, ни в чем не виноваты.

«Вы — будущее науки!» — еще стояло в голове.

— С бубей ходи, если нету хода, — говорил Учитель. Раньше он был просто Игорем, но после того, как начал обучать нас игре, мы его ласково прозвали — Учитель. Достойного в нем ничего не было. Он не кричал никогда, но говорил разными голосами: обычным или высоким, когда хотел, чтоб из-за него волновались. Этот второй голос был сам по себе приятным, мягким, но Игорь подпускал в него колючие, обидные ноты. А когда обучал нас, то эти ноты почти никогда не подпускал, а объяснял теорию вкрадчивыми интонациями.

— В пичку ходи, в пичку. Теперь смотри: прорезали, добрали и добили на неиграющий козырь.

— А как записывать?

— Каждый записывает сам себе. Пишем после каждой игры. Но это — потом, сначала — правила.

По всему было видно, что Учитель играл сильно. Хотя другие не говорили о нем особенно лестно.

— Лучше ложиться, — учил он. — Стоя играют только сильные игроки.

Он имел в виду карты класть.

— Открывай карты. Без одной.

— Почему без одной? Мы играли в открытую, он подсказывал, мы думали, ходили. И в конце играющий оставался без взятки.

— Без двух, — говорил Учитель. И играющий не добирал двух взяток. Учитель игру видел до конца. За это мы ему все прощали. Мы хотели назвать его теоретиком, но помешала молва.

— Как наш Учитель играет? — спрашивали мы у старшекурсников. Уже все знали, что мы его зовем Учителем. Старшие, правда, звали его по-прежнему — Игорем.

— Так себе, — говорил один из них.

— Скверно, — говорил другой. — Как не везет, так проигрывает.

Мы долго еще хотели назвать Учителя теоретиком, но все было против. Через полгода мы догнали его и в теории, и в практике. В первой партии на деньги пришлось проиграть. Я играл немного слабее остальных. Потап и Шут «болели». За столом сидели и кумиры. В этой партии Учитель помогал: подсказывал, когда был на прикупе или когда «ложились». Моего восьмидесятикопеечного проигрыша он не взял.

— Не проигрывай, — дал он последний урок.

Учеба кончилась. Весной мы стали играть сильно. Иногда приглашали его:

— Учитель, пойдем, поиграем.

— Что ж с вами играть, вы ж шулера. Вы ж «на лапу» играете.

Иногда он садился с нами и даже выигрывал. Он был довольно хитрый. Он присоединялся к нам чаще тогда, когда мы не стремились выигрывать, а садились только потому, что это хорошо так же, как плыть в теплой морской воде. Он как будто бы чувствовал, что мы не настроены выигрывать… У каждого игрока должны быть сильные стороны.

В деревне наступила весна. Мы уже съехали оттуда, а Шура Корсиков все еще оставался. Он снимал отдельный дом — флигель. Кроме него, там жило еще много временных. Но временные к творческим не относились. Они были как бы для колорита.

За столом сидели четыре мертвеца. Тазик, Шут, я и Шура Корсиков. Светало. Лампочка еще горела, но через окна начал вползать дневной свет. Пока еще тусклый. Но уже освещал руки и лица. Руки и лица были желтыми. Лица некогда рассматривать, а вот руки — восковые. Такие красивые, сухие, желтые руки. Все периодически поплевывали на пальцы: к утру карты стали плохо держаться в руках, может, пальцы высохли. Лампочка всю ночь светила так слабо. Она висела прямо над столом, но светила еле-еле. Ватт на пятнадцать, может, на двадцать пять. Но не больше. Все было праздником, кроме этой лампочки. Приходилось напрягать глаза, а вместе с ними и душу. Но это уже позади. Уже в окна свет начал давить, лампочку скоро можно и выключить.

Вечером было красиво. В окне, слева от меня, появилась звезда на синем небе. Так празднично стало внутри. В доме становилось прохладней. Но кто-то был на побегушках — тоже из факультетских, — он растопил, стало так тепло, мы сняли лишнюю одежду, так хорошо стало, а потом кто-то заметил, кажется, Шут:

— Лампочка у вас плохо светит.

Потом про нее забыли, а потом опять вспомнили, и она испортила праздник, как уважаемый человек, который пришел, когда его не ждали. Но бог с ней, с лампочкой. Она вначале и, кстати, была. Звезда появилась в окне, видно было. Если б лампочка яркая, звезду, может, и не увидел бы никто. А так увидели. А потом, тот, что на побегушках, — какой золотой парень — принес похлебать чего-то горячего.