Советский человек начинает не воевать, а жить. Воюют — военные. Все остальные — живут. Напряженно трудятся.

Наслаждаются скромнейшим достатком. С радостью ощущают, как этот достаток растет, оставаясь наискромнейшим и, тем не менее, явственно возрастая. Да, империализм не дремлет. Да, неонацизм поднимает голову. Да, где-то там громыхает. Но после ужасных пяти лет, когда не где-то там громыхало, а тут земля вставала дыбом, это уже не порождает воительного настроя. Да и КПСС, вдохновитель и организатор наших побед, не бьет в военные барабаны ежесекундно и по любому поводу. А ведь в предыдущие тридцать лет это было именно так.

Советские люди ощущают себя героями-победителями, завоевавшими право на мирную жизнь и обеспечивавшие себя ресурсами, позволяющими личные проекты этой самой мирной жизни худо-бедно осуществлять.

По моему глубокому убеждению, Сталин умер политически в 1950 году. Страна, встав на мирные рельсы не только в хозяйственном, но и в антропологическом смысле этого слова, уже не нуждалась в Сталине. «Сталин сделал свое дело, Сталин может уходить». Он и ушел. Сам образ вождя-солдата, аскета в стоптанных сапогах, был уже не к месту. Он вызывал необъяснимое, но очень внятное раздражение: «Одно дело — мы все живем в военном лагере, и ты нас жучишь почем зря. А как не жучить-то! — раз военный лагерь, то не балуй, ходи в строю! А другое дело — мирная жизнь. Ты к ней не приспособлен сам и нам мешаешь к ней приспособиться».

Сталина похоронили со слезами на глазах и со вздохом внутреннего облегчения. Освободиться хотели от него не как от автократа, а как от носителя духа всепроникающего воительства и от самого этого духа. Хотелось не только формального освобождения, но и чего-то большего. Хотелось не френча, а дядьки в косоворотке. Внутренне мирного, довольного, упитанного. Да, этот внутренне мирный дядька чуть было не развязал ядерную войну. Ну так — знай наших! Хотелось ведь освобождения от всевоительности, а не капитуляции. Грозится дядька показать им кузькину мать? Правильно делает! Но реальную мировую ядерную войну такой дядька, явно и наглядно отторгающий всевоительность, развязывать не будет. А исполненный всевоительного духа усатый человек во френче… он с войной на ты. Он ничего кроме нее не знает, не хочет знать и, главное, не принимает внутренне. Чур нас от этого! И от усатого аскета, и от всего, что с ним неразрывно связано.

Сталина надо было не только похоронить. И даже не только осудить за определенные ошибки. Его надо было так удалить из новой эпохи, чтобы вместе с ним ушел и всевоительный дух. Освобождались не от Сталина — от эпохи. На тот период от предыдущей эпохи освобождались без особого надрыва. С достоинством… Уважительно… Но…

Одно дело — умиляться песней Окуджавы про «комиссаров в пыльных шлемах». И другое дело — иметь под боком не песенного, а натурального комиссара…

Пошедшего по этапу.

Бежавшего.

Реально грабившего, то бишь осуществлявшего «эксы» (экспроприации).

Свирепствовавшего в ходе Гражданской войны.

Перегрызшего горло всем другим кровожадным хищникам, вместе с которыми давил беляков в гражданку (вожди гражданской овечками не бывают).

Готовившего войну и победившего в войне.

Ни с чем, кроме войны, не связанным. Ничего, кроме нее, не понимающим и не любящим…

И чтобы такой дядька, с таким всепроникающим норовом организовывал нашу, наконец-то мирную, жизнь?.. Да что они там, наверху, совсем с ума посходили?

А там, наверху, кожей чуяли, что обустраиваться в мирной эпохе во главе со Сталиным — это всё равно, что по пешеходной полосе на тяжелом танке ехать.

Освободиться от духа прежней эпохи, дабы укорениться в эпохе новой! — этого требовали, сами до конца не отдавая себе в этом отчет, широкие слои населения. И это выполнила элита.

Байкам Хрущева о Сталине поверили потому, что надо было освободиться от связанного со Сталиным духа. Освободились — и понеслась… Освобождаться, разрывая с целой эпохой, восхваляя все ее атрибуты и отторгая ее дух — дело небезыздержечное. Потому что отторгнутая эпоха превращается в своеобразную фурию, которой ты боишься так, как дети боятся Бабы-яги. Именно так боялись «сталинизма» те, кто начал осваивать мир, освобожденный от всевоительства.

Историкам хорошо известны такие страхи. Страх перед бонапартизмом, страх перед новыми Робеспьерами… Но столь же хорошо известно и лекарство, позволяющее хоть отчасти излечиться от подобного рода страхов. Да, отчасти! «Знаете, почему в центре Парижа такие широкие улицы? — спрашивал меня один француз. — Чтобы удобнее было расстреливать революционные толпы. Я не шучу! Это — исторический факт».

Итак, до конца освободиться от соответствующих исторических страхов невозможно. Но тем не менее…

Если уж ты взялся переходить от эпохи всевоительства (она же — эпоха линейной мобилизации) к эпохе, осваивающей прелести «невсевоительного жития», — меняй экономику! Меняй тактично и аккуратно! Сначала — экономику, потом и политику тоже! Причем — именно в этом порядке. И — не упускай власть до той поры, пока не завершился переходный период.

Сохранять, уходя от линейной мобилизации, административно-распределительную систему, всевластие одной, в новых условиях всё менее популярной идеологии, жесткий партийный диктат можно только при крайней узости мышления, компенсируемой мощнейшими хватательными рефлексами.