Вторая мобилизация, конечно же, мощнейшая, затронувшая, в том числе, и тех, кто не был сторонником мобилизации советской, носила иной характер. Речь пошла о спасении от полномасштабного геноцида каждой советской семьи. И народа в целом.

Два этих мобилизационных проекта, сплавленные в единое сверхпрочное целое, породили материал человеческих убеждений, выдержавший чудовищные, невиданные нагрузки. Но этот потенциал линейной, то есть краткосрочной мобилизации не мог не уменьшиться после победы в Великой Отечественной войне и завершения первичного восстановительного периода. Просто потому, что один из двух мобилизационных потенциалов был обнулен. Это всегда происходит после того, как цель, под которую производилась мобилизация, оказывалась осуществленной (рис. 2).

Падение потенциала мобилизации, вызванное победой в Великой Отечественной войне и восстановлением разрушенного хозяйства.

Падение потенциала мобилизации, вызванное разоблачением культа личности Сталина («освобождением» от сталинской идеологии мобилизации и порожденной этой идеологией практики).

Падение потенциала мобилизации, вызванное «гуляш-коммунистической» программой Хрущева.

На рисунке 2 изображены графически этапы роста и падение потенциала мобилизации советского общества.

Вначале (с 1917-го по 1941-й) — очень высокий потенциал мобилизации под притягательную советско-коммунистическую идеологию, отвечающую мечтаниям народов нашей страны. И прежде всего — страстным мессианско-хилиастическим чаяниям русского народа — собирателя великой державы.

Затем (с 1941-го по 1950-й) — рост потенциала мобилизации до уровня, невиданного в истории человечества. Рост этот был вызван тем, что возникла суперпозиция двух мобилизаций: идеологической и сотериологической [37] (то есть продиктованной вставшей во весь рост, явной и очевидной для всех задачей буквального спасения государства и народа).

К 1950 году задача спасения народа и государства от уничтожения была решена. Соответственно, потенциал сотериологической мобилизации не просто упал до нуля. Он упал даже несколько ниже нуля. Ибо сработал синдром достижения цели. А когда этот синдром срабатывает, не только падает до нуля мобилизация, но и возникает демобилизация. То есть потребность в какой-то сатисфакции за долгое воздержание от всяческих, даже самых скромных жизненных радостей.

Но падение до нуля потенциала сотериологической мобилизации никак не повлияло (и по определению не могло повлиять) на потенциал идеологической мобилизации. Скорее, даже наоборот: раз мы такого страшного врага победили, мир от нацизма спасли, пол-Европы завоевали, то победа нашей идеологии очевидна. И она, как и было предсказано Марксом-Энгельсом-Лениным, неминуемо вот-вот приобретет всемирно-исторический характер. Китай стал коммунистическим, Индия вот-вот станет!

Для того чтобы потенциал идеологической мобилизации начал падать вслед за потенциалом мобилизации сотериологической, нужно было разоблачение культа личности Сталина. И не просто как разоблачение чьих-то ошибок и перегибов, а именно как оформление единого — и элитного, и массового — заказа на новый тип жизни, освобожденный от всяческой мобилизации. Сдвигающий приоритеты от всеобщего к единичному («Ты, батя, вкалывал от зари до зари, а мать? А семья? А дети?»).

В этот момент элита как субъект стратегического целеполагания должна была сделать выбор. Либо возглавить отказ от мобилизации, возглавить процесс перехода общества к новому, немобилизационному формату жизни и деятельности, либо переламывать ситуацию и создавать условия для новой убедительной и долговременной (а значит, нелинейной) мобилизации. Какой именно?

В конце 50-х — начале 60-х годов были заделы, позволявшие перейти к качественно новому мобилизационному рывку. Молодежь, травмированная хрущевской десталинизацией, залечивала травму искренними поисками в сфере коммунистической идеологии. Развенчание культа личности Сталина сопровождалось клятвами в верности коммунизму, очищенному ленинизму. Новое поколение завидовало подвигу отцов. Оно было идеалистичным, романтичным, бескорыстным. Оно стремилось противопоставить ожиревшему номенклатурному сталинизму свое подвижничество, свой аскетизм. Успехи в ядерной физике, в освоении космоса создали новую, еще не отравленную диссидентством технократию, готовую жить «не хлебом единым» (название модного тогда романа Дудинцева), «идти на грозу» (название еще более модного романа Гранина). Такова была социальная база для качественно нового мобилизационного рывка, для поворота в сторону нелинейной мобилизации.

Обопритесь на этот опорный слой! Аккуратно дооформите его еще здоровое коммунистическое начало. Ведь еще есть реальное стремление созидать качественно новую жизнь. Еще рвутся очень и очень многие на целину, на новые стройки коммунизма. Только скажите про этот самый коммунизм что-то новое, притягательное. Мол, это у них там всё сводится к элементарной обжираловке, всё измеряется длиной машины и размерами холодильника. Это у них там — мертвое царство количества, помноженное на растущую бездуховность. Скажите это внятно! Подведите черту под десталинизацией. Ознакомьтесь с новыми теоретическими разработками тех, кто искренне хочет помочь СССР, мировой коммунистической системе. Уже начинаются разговоры об экологическом кризисе, о несоответствии технического развития — развитию социальному, личностному, духовному, наконец.

Ваша десталинизация нанесла колоссальный вред. Но она же открыла для вас ранее табуированные идеологические возможности. Ведь любая линейная мобилизация, сталинская в том числе, отсекает альтернативы, порождает упрощения, накладывает жесточайшие идеологические запреты. Воскресите альтернативы, которые не дискредитируют коммунизм, а придают ему второе дыхание! Перейдите от простого, необходимого для линейной мобилизации (основанной на предельной ясности как цели, так и путей ее достижения), к сложному. Ведь именно в лоне созидательной сложности таятся нужные вам возможности мобилизации нелинейной.