Подошедший к Витьку белобрысый таможенник с презрительной гримасой на щекастой, толстогубой морде, кивнув на выглядывающую из оконного проема радостную собачью морду, недовольно процедил:

— А это еще что за пассажир? Какого хрена?

— Везу на международную выставку, — смиренно доложился Витёк. — Родословная, сертификат этот… ветеринарный — все в норме, наши вон проверили…

— Ваши мне по барабану! На выставку, говоришь? — В свиных глазках охранника украинской экономики мелькнуло подозрение. — Ну-ка, пусть выйдет…

— Зачем?

— Я сказал!

— Ага… — Витёк с покорностью раскрыл дверцу, уязвленно постигая истину, что там, где начинается свобода одного человека, кончается свобода другого.

Пес с готовностью выпрыгнул из машины; встав у переднего колеса, задрал лапу, остудив тормозные колодки.

— Десять часов без оправки… — извиняющимся тоном произнес Витёк.

— Десять часов! — повторил за ним молодой парень, сидящий вместе с девицей в машине неподалеку. — Прикинь, — кивнул на собаку, — какая у него релаксация…

Покосившись на комментатора, таможенник молвил загадочную фразу:

— Это как раз хорошо…

Пес между тем прошел на газончик, разбитый возле таможенной будки и с естественной непосредственностью разместился на пятачке травы в позе готовящегося к взлету орла.

Удобрив газончик, вновь вернулся к хозяину.

Таможенник, подняв с земли пыльный обломок узкой доски, прошел на газон, поковырял палкой собачье дерьмо, и растерянно произнес, неизвестно к кому обращаясь:

— Извините…

Этакое проявление бдительности заставило Витька буквально поперхнуться неуемным позывом нервного смеха.

Впрочем, смешного покуда было мало. Застрявшие в пограничной полосе машины украинские молодчики исследовали всесторонне, а по носившимся среди страдальцев слухам, очереди на осмотр здесь можно было дожидаться еще сутки.

Попытка дать взятку также несла в себе определенный риск: сунешь свиной роже, допустим, сотню, а он и решит: коли сотни не жаль, то и на другую расколешься… А то и вновь чего заподозрит…

Следы свежей точечной сварки на крае короба покрылись густым и ровным слоем въевшейся в масло пыли, в чем Витек тщательно удостоверился, остановившись за десяток километров на подъезде к российской границе, однако, как начинающий контрабандист, не ведающий таможенных оперативных технологий, он уже всерьез начинал сомневаться в удаче своего первого, и, как надеялся, последнего предприятия такого рода.

Побродив около часа в сомнениях вокруг машины, все-таки сунулся в будку, где сидел, степенно и вдумчиво изучая какие-то бумаги, облеченный полномочиями изверг.

Пролепетал:

— Извините… Пса жаль… Мается ведь, бедолага… — И тут же наткнулся на вспыхнувший лютым негодованием взор отвлеченного от дел государственной важности обормота, перед которым в ту же секунду легла пятидесятидолларовая купюра.

Злой и ленивый человек, целиком поглощенный созерцанием бумаг, автоматически купюру накрывших, мгновенно превратился в заботливого и дружелюбного ассистента.

— Справочка на ввозимую валюту имеется?

— Вот декларация… Я там заполнял… — Витек кивнул в сторону российской границы.

— Очень хорошо… Будьте любезны паспорт… Очень хорошо… Вот вам штампик… Все, езжайте!

— А… очередь? Меня ж четвертуют…

— Естественно, я иду с вами…

И — понеслась под горячие колеса заветная украинская трасса, ведущая в то затерянное село, где жила Надежда…

Только как встретит она его? Вдруг, да пошлет куда подальше? А если еще не добралась, еще в Москве бедует? Тогда куда? За ней?

Успокаивало одно: тот большой кошелек, что представлял собой набитый купюрами короб машины; кошелек, позволявший смело смотреть в будущее, не заботясь о тяготах хлеба насущного и ночлега ни для себя, грешного, ни для верного сенбернара с его чистой собачьей душой…

В село он приехал под вечер. Осторожно постучал в дверь дома, невольно озираясь на ухоженный огород и покосившуюся крышу сарая — надо бы перебрать… Да и кладка фундамента разъехалась… Ну, кладка — пара часов работы, был бы крепкий цемент да песочек поядреней…

Дверь открыла она, Надя, тут же растерянно и со страхом отступившая назад…

— Ну, чего? — беспечно проговорил Витёк. — Я тоже сдернул, как и обещал. Если не ко двору — извини, тревожить не стану, не беспокойся даже…

Закрыв глаза, она растерянно мотнула головой: