– Не исключено, – бросила Ольга. Она опять углубилась в записи и не старалась поэтому подбирать мягкие выражения.

– Но вы их не убьете?

– Что убьете, кого убьете? – Ольга наконец подняла глаза на побледневшего адвоката. – Господи, Семен Иосифович, ну о чем вы говорите? Насколько я разбираюсь в юридических тонкостях, убивать свидетелей нам невыгодно. Ведь так?

– Так, так, – поспешил поддакнуть Грановский.

– Мертвые ведь не могут разговаривать. Они, конечно, не говорят плохого, но и хорошего сказать ничего не могут. Какая нам от этого польза? А вообще, уважаемый наш адвокат, зачем вам забивать себе голову ненужными подробностями? Вы что, на самом деле желаете знать, как мы будем с ними общаться?

«Действительно, зачем это мне?» – удивился Грановский.

– Проза жизни, – подтвердил Монгол. – Поверьте, ничего интересного.

Семен Иосифович сел в свою машину. «А ведь Суворов не просчитался, – подумал он. – Такая женщина может многое. Могу дать голову на отсечение, она способна даже на убийство».

– Здравствуйте! Это опять я, – увереннее, чем в прошлый визит, произнесла Елизавета, приветствуя своего подзащитного.

Зверев уставился на нее долгим немигающим взглядом:

– Кто ты?

– Вы меня разве не помните? Я к вам уже приходила. Я ваш адвокат – Елизавета Германовна.

– Я тебя не звал.

– Я знаю. Меня назначили к вам в качестве адвоката. Я буду защищать ваши интересы в суде.

Зверев молчал, вперив в Елизавету пустой бессмысленный взгляд.

– Я хотела бы выяснить ваше отношение к предъявленному обвинению, – продолжила она. Не будучи уверенной, что ее клиент понял хоть что-нибудь из сказанного, она попробовала сформулировать свои мысли проще: – Ну как вам объяснить? Скоро будет суд. Так? Там вам будут задавать вопросы о том, признаете ли вы себя виновным. Я хотела выяснить, что мы будем говорить в суде.

– Э-э? – протянул он.

«Вот наказание! Что мне с ним делать, интересно знать?» Тут Елизавета спохватилась и, сунув руку в портфель, извлекла оттуда горсть конфет. Воровато взглянув на стеклянное окошко, она убедилась, что никто за ними не наблюдает. Зверев, увидев пестрые этикетки, заволновался.

– Дай! – протянул он огромную ручищу.

– Возьми. Это тебе. Ты просил меня в прошлый раз. Видишь, я не забыла. Интересно, а ты помнишь, что рассказывал следователю?

Зверев сжался. Глаза у него стали испуганными.

– Я ничего не говорил. Я ничего не знаю.

– Нет, знаешь! Что ты рассказывал следователю об Александре Суворове?

– Ничего… Александр Петрович хороший. Он никого не убивал.

– Значит, убивал ты! Ну, что скажешь?

– Э-э… – Зверев закатил глаза.

Вопросы, видимо, настолько были неприятны Звереву, что лицо его болезненно исказилось, и он понес какую-то чушь:

– Ты хорошая… А он виноват… Он сгорел. Я никому ничего не сказал… Никому… Александр Петрович будет злиться. Виноват двойник! Я все сам хотел сделать. – Лицо его сделалось плаксивым. – Ты хорошая… Ты никому не скажешь?

– Никому, – пообещала Елизавета, не соображая, впрочем, о чем, собственно, идет речь. – Но что мы скажем в суде?

– Ничего… А Александр Петрович на меня не обидится?

– Я думаю, нет, – вздохнула Елизавета, собирая в портфель бумаги.

«Зря теряю время. Никакой информации от него не добьешься. Представляю, как вытянутся физиономии у судей и прокурора, когда он начнет выкладывать всю эту ахинею!»

– А ты еще придешь? – с надеждой спросил Зверев на прощание.

– Приду.

– Тогда принеси конфет!

«Ну что же! Нет худа без добра. Психологический контакт с подзащитным установлен. Буду кормить его конфетами, пока он не заработает диабет!»

Шагая вслед за конвоиром по узенькому проходу между рядами колючей проволоки, Елизавета предавалась невеселым раздумьям.

– Нелегко вам приходится? – с сочувствием спросил конвоир. Это был тот самый мужчина, который в прошлый раз учил Елизавету пользоваться тревожной кнопкой. Только теперь в его голосе уже не было прежней издевки.

– Да, несладко, – нехотя подтвердила она.

– Надо же, что с людьми происходит. Я ведь его совсем другим помню. Помнится, доставили его к нам с особыми предосторожностями. Как же! Зверь едет. Первое время жалобы на него поступали. Дерзок, неуживчив. В камере всех по струнке ходить заставил. Авторитет у него был непререкаемый.

– А дальше? – спросила заинтригованная Елизавета.

– Дальше были следствие и несколько попыток суицида.

– Он пытался покончить с собой?