Беньовский вызвал Ивана Уфтюжанинова на откровенный разговор и выслушал его жалобы на житьё-бытьё.

— Считай, Иван, что сам Господь Бог послал меня к тебе, — сказал многозначительно Морис. — Сделаем из тебя доброго моряка и поплывём в знойные заморские страны, где много сокровищ и смуглых красавиц. А для этого ты поможешь нам овладеть судном.

— Но ведь это заговор против государыни. Великий грех, — с испугом сказал сын священника.

— Да, Иван, это заговор. Только не грех это. Государыня вероломно завладела троном, устранив мужа, законного императора. А теперь не допускает к власти сына, Павла Петровича. Я не могу сейчас тебе всего сказать, придёт время — скажу. Знай одно, я, генерал Морис Август Беньовский, облечён высоким доверием цесаревича. Он бы одобрил наши действия.

Слова Беньовского произвели впечатление на недалёкого парня.

Подобным же образом Морис привлёк к заговору канцеляриста Рюмина, тоже Ивана. Бывая в большерецкой канцелярии, Беньовский присматривался к Рюмину, улавливая в его глазах постоянную тоску. При всей своей незлобивости Нилов был взбалмошным и тяжёлым человеком, к тому же постоянно пьяным. Работать с ним, как мог заметить Морис, было нелегко. Давая сумбурные, бестолковые распоряжения, противоречащие одно другому, он легко забывал их и потом ругал канцеляристов, заставляя по нескольку раз переписывать одну и ту же бумагу. А потом оказывалось, что та бумага и вовсе не нужна никому. Однажды, выслушав очередную брань Нилова, канцелярист был особенно подавлен. Встретив Беньовского, Рюмин сказал ему с горечью:

— Убежал бы на край света. Да Камчатка и есть тот край света.

— Бежать надо в жаркие страны.

— Отсюда убежишь!

— Было бы желание.

— Желание-то есть. Да как?

— Заходи, Иван, потолкуем. Тогда и узнаешь как.

Были привлечены к заговору несколько матросов, купеческих служителей, камчадалов.

Возникает закономерный вопрос: как Беньовскому и его главным сообщникам удалось сравнительно легко расширить круг заговорщиков и вовлечь в него простых людей, которые вроде бы не были обижены судьбой и казались далёкими от политики. Главную роль в привлечении людей к заговору играли, как говорят источники, сам Беньовский и Хрущов, который постепенно становился его правой рукой. Они-то и показали себя искусными демагогами и хитрецами. Обратимся к исследователю истории Беньовского В. И. Штейну. Он пишет, что более простодушных людей главари заговора морочили тем, что будто недалеко от Камчатки лежит остров, на котором много золота и им легко нагрузить всё судно. «Мы, — рассказывали искусители, — доберёмся туда после короткого плавания, наполним галиот золотом, а тех, кто не пожелает следовать с нами в Европу, высадим опять на камчатский берег». Людям более развитым внушалось, будто Беньовский и привезённые с ним арестанты страждут невинно из-за великого князя Павла Петровича. Беньовский по секрету показывал единомышленникам зелёный бархатный конверт, будто бы с печатью его высочества, с письмом к императору римскому о намерении Павла вступить в брак с дочерью императора.

Беньовский уверял, будто сослан за тайное посольство, но сумел сохранить у себя драгоценное письмо — залог величайшей к нему доверенности, и должен непременно доставить его по назначению.

Так исследователь, опираясь на источники, описывает действия Беньовского и Хрущова по подготовке заговора. Как мы видим, главари заговора пустили в ход демагогию, хитрость, представляя дело так, что они якобы действуют в интересах обойдённого коварной и властолюбивой матерью цесаревича Павла Петровича.

Круг непосредственных участников заговора или сочувствующих заговору значительно расширился. В Большерецке открыто говорили о том, что ссыльные готовят какое-то дерзкое предприятие. Слухи об этом дошли и до команды купеческого судна, зазимовавшего в устье реки Большой. Команда отрядила выборного и направила его для переговоров к Беньовскому. Выборный сообщил, что команде Чулочникова известно о вербовке ссыльными сторонников, правда, неизвестно, для какой цели. Не может ли оказаться полезным участие моряков в этом предприятии? Визит выборного встревожил Мориса, опасавшегося раскрытия заговора. Поэтому он дал осторожный, уклончивый ответ, который можно было истолковать двояко.

О намерениях заговорщиков ничего не подозревал, кажется, один только Пётр Нилов, по-прежнему относившийся к Беньовскому с полным доверием. Морис продолжал давать уроки Игнаше. Он нанял крестьянина-плотника, начавшего рубить ему сруб. Батурин и Степанов взялись за дело сами. Плотники они оказались никудышные. Но всё же иногда приходили на стройку поковыряться и кое-как возвели три венца избы. Казалось, ссыльные готовились к долгому пребыванию на полуострове.

Неожиданное событие внесло осложнения.

Был конец апреля. В низинах между сопками ещё белел снег. По утрам случались заморозки. Но приближался день выхода галиота в море. И Беньовский решил поторопиться с планом побега. Вместе с Винбладом он пошёл уговаривать Семёна Гурьева присоединиться к заговорщикам. Гурьев, единственный из большерецких ссыльных, держался особняком и пока что уклонялся от всякого разговора о бегстве, хотя Хрущов и пытался не раз заговаривать с ним об этом.

— Вы с нами, поручик? — спросил его напрямик Беньовский.

— Я вас не понимаю, — ответил Гурьев.

— Ещё раз спрашиваю, вы с нами?

— Что вы затеваете?

— Освобождение. Бегство на галиоте в одну из европейских стран.

— Нет уж, увольте. Хватит с меня того, что однажды поплатился за свою склонность к авантюризму.

— Разве вы раскаиваетесь в том, что подняли руку на Екатерину, устранившую мужа, узурпировавшую трон?

— Вы не поп, чтобы меня исповедовать.

— Где ваше мужество, гвардии поручик? — вступил в разговор Винблад..