Немного не в фокусе : стихи, 1921-1983
вернуться

Берберова Нина Николаевна
Шрифт:

Четвертый отрывок

Была червонною земля, Стелились нежные поля, И сердце реяло, как птица, Но птицелову примоститься В овраге удалось, и вот В порядок сети он приводит, Потом, таясь, к меже выходит, На землю зеркало кладет. Блестит кусок воды и стали, А жаворонок без печали Струится в небе голубом, И, нисходя и воздетая, Поет о милой выси мая, О горле маленьком своем. Но блеск внизу, и отблеск неба В покое зреющего хлеба: Там то же солнце, что вверху, Там тот же край лазури пышной, Там в бездне ложной, в бездне лишней, В цветах, полыни и во мху Лежат знакомые высоты Голубизны и позолоты. Он канет в синее стекло, Там так же ярко и светло, Там плен душе его навеки, В плеснувшей сети тяжело Опустит крылья он и веки… Певучий, солнечный туман, Спасибо за такой обман, За миг один путей потери, За в смерть распахнутые двери, За то, что верх и низ слились, За опрокинутую высь. О, зеркало мое ночное! Со звоном падаю в тебя. И принимаю роковое, Изнемогая и любя. Когда отходят волны мира, Когда летит из-за Памира По небу черный метеор, Я гибну от любви и песен, И так смешон, и так чудесен, И так печален мой позор. Тысячелетнее виденье, Окончен мир, и ты, и я Через неверное мгновенье Окончимся, любовь моя. Растаешь ты, а я впотьмах, Еще тебя благословляя, Со звоном высоты в ушах, Полет последний ускоряя, Паду — во весь летя опор, Хрустя костьми, в мой сумрак низкий, Как тот азийский метеор, Как жаворонок тот российский, Крича, разбрызгивая кровь, Дробясь, цепляясь за земное… Как в зеркало мое ночное, Я падаю в тебя, любовь. 1933

1942–1962

Шекспиру

О гений Стратфордский, явись! Вернись Туда, где Авон всё влачит туманы, Где прежнего величья мужи полны, И строгости, и мудрости седой, И где не ждут тебя, как и не ждали В шестнадцатом столетье. В мир шагни В брабантских кружевах, в камзоле старом, В ботфортах, стоптанных на всех подмостках, Ты некогда был королей любимцем, Шутом и богом дикарей вельможных. Три ведьмы шепчут, шепчут и прядут. Тобой рожденные, тебя вернуть Пытаются в тот грозный час, когда Бирманский лес идет на Донзинан, И зыблются Полесские болота, И радуга над Волгою повисла, И где-то между Ильменем и Доном Владыка мира смотрит в очи року. Они легли, миллионы, легионы, С костьми еще татарскими мешаясь, С литовскими, французскими костьми, Там, где когда-то — Куликово поле, Полтавская широкая равнина, Там, где когда-то над Невой в Европу Сверкнул очами первый император. Они легли и более не встанут. Им сладко спать в объятьях половецких, Им хорошо с полками Гедимина, Со старой гвардией Наполеона, Над ними зашумит — о скоро, скоро, Российский хлеб… Но тот, кто век потряс, Тот без тебя окончить жизнь не может. О гений Стратфордский, сойди к нему, Введи его в твой сонм судеб ужасных И научи последнему призванью! Три ведьмы шепчут, шепчут и прядут. Нить так тонка, а шепот так невнятен: То Курский лес шумит вокруг тирана И гнет дубы, а пряжа все бежит. Не спится ночью во дворце ампирном, Построенном еще при Александре, Здесь варвар жил в усах и орденах, Здесь в восемнадцатом году пытали, А в тридцать первом строили больницу. Теперь паркеты мохом поросли, Со стен штофных еще глядят портреты Красавиц с азиатскими глазами. А лес шумит. И вот выходит он В ненастье русское послушать бурю: Или старухи нож дадут ему? Иль подведут его под нож другого? Или умчат его отсель в изгнанье? Иль в клетке повезут в Париж развратный Как зверя? Нить из темноты во тьму Бежит, и век двадцатый нам невнятен: Трагедия сердец не потрясает, Поэзия, как мертвая орлица, Лежит во прахе, музыка молчит, Любовь не жжет, и мысль оскудевает. Лишь кровь течет. Есть кровь. Мы все в крови. Вода в крови, земля в крови, и воздух В крови. И тот, убоины не евший Всю жизнь, как мы, стоит по грудь в крови. О гений Стратфордский, о дух могучий, Ты кровь любил, приди же, помоги Скорей закончить этот путь кровавый! Париж, 1942

Разлука

Разлука похожа на страшную сказку: Она начинается ночью, Ей нету конца. Однажды июльскою ночью Стучали копытами кони, Кричали бессонные дети, Петух надрывался рассветом. Однажды: в полнеба пожары, И вьется за пылью дорога, И ты уезжаешь. Разлука Похожа на страшную сказку: Когда уезжают за море — Ей нету конца. Разлука похожа на скрежет полночный Ночных поездов. Исчезают Навеки в тюремных провалах, В глухих ледниках Бухенвальда, В тифозном огне Равенсбрука. Я помню, как ты отрывалась От милого мира, Я помню, как ты улыбалась, Как ты всё крестила Меня, и зеленое небо, И город, и встречных… Разлука похожа на грохот По сердцу — колес. Разлука похожа на длинную песню, Что кто-то кому-то поет: О долгой осаде столицы, О том, как кольцом окружили, Как били из пушек По памятникам и дворцам, По остову, по ледяному. А там, У самого синего моря, Жил старик со своею старухой… (Бывало, мне мать вытирала Глаза кружевами.) Разлука похожа на долгую песню, В которой нет встреч. 1945

«Колясочки. Собачки. Тишина…»

Колясочки. Собачки. Тишина. Воскресный воздух города большого. Весна, весна, опять и вновь весна В деревьях сада городского. И лирный голос: “Смертью смерть поправ”. Мне все равно, кто прав и кто не прав, Моя любовь укрыться хочет В дрожании твоих ресниц И в пении весенних птиц. Моя любовь боится ночи. 1947

Белая ночь

Часы остановились. Весы стоят. И ночь светлее дня. Нет больше времени. Из моря и огня Недвижно зарево зари. Молчанье Вдоль этих берегов стоит, как тишина. Нет больше времени. Висит луна В небесном зеркале. И воздух ясен И неподвижен. И весы стоят. Нет груза лет, нет груза страшных бед, И чайки улетают в поднебесье. И равновесие. О, страшно равновесье, Бесстрастье страшно сердцу моему. Хеммарё, 1948

Сон

Мне часто снится город Похожий на Антверпен, На Гётеборг похожий. С холмов бежит трамвай По шумному бульвару, В порту стоит корабль, И музыка играет В нарядном ресторане. Я медленно вхожу В какой-то кабачок Под вывескою синей; Два человека бойко Играют на бильярде. Здесь пахнет пивом, рыбой, И кое-кто танцует Под звуки граммофона. А на стене висит Портрет дагерротипный: Усатый и надменный Изображен моряк. Должно быть, дальних стран Отважный посетитель — На нем сюртук и орден, И пышной лавальеры Уже столетний бант. Спускается туман, Кончается веселье, И смотрит капитан На тихое похмелье. Стучит бильярдный шар И попадает в лузу, Склоняется душа К таинственному грузу. Откуда и куда Везли его по морю? Поможет он едва Хроническому горю. Я выхожу. Всё так, Как я любила это: Далекий мол, и мрак, И блеск ночного света. Остаться здесь, всегда Неузнанной, свободной… Корабль уходит вдаль, И плещется вода. Сегодня снова снился Похожий на Антверпен, На Гётеборг похожий, Давно знакомый город. О, как спешила я В приморский кабачок, Где два матроса бойко Играют на бильярде. И я спросила их: Кто этот важный, толстый На стенке капитан? Быть может, я… Но нет: Он был бездетен, холост И умер далеко, Потомства не оставив. А если были жены, А если были дети, То где-нибудь совсем В невероятных странах, Которые не снятся, Которых больше нет. В каком-нибудь порту, Названье изменившем, В каком-нибудь углу Вселенной, потонувшем… . . . . . . . . . . . . . . 1949

Дракон

У зубного врача Крокодил и лисица В скучной приемной, А на стенке дракон, Золотой и огромный, У зубного врача. Крокодилу лет сто, Лисице — под сорок, А дракону — тысяча лет. В пыльной приемной, Где люди ждут, Электрический свет. Крокодила привез С верховьев Нила Веселый дедушка. Лисицу убил На охоте в Арденнах Веселый папа. Сам зубной врач Между первой войной и второй войной Был в Китае, От скуки ездил в Ханой и Шанхай И купил дракона в Шанхае. Между второй войной и третьей войной Он теперь лечит зубы. Ему улыбаются со всех сторон В кабинете искусственные зубы. Между третьей войной и четвертой войной Его, наверное, уже не будет. Между четвертой войной и пятой войной Кто-то его забудет. В скучной приемной Зимою холодно, И лисица укрыла Однажды ночью Пушистым хвостом крокодила. У них у обоих одинаковые Внутри опилки, А дракон на стене всегда один, Он зол и стар. Он думает: Где-то я буду висеть Между шестой войной и седьмой войной? И отчего это люди так страшно кричат, Когда так просто терпеть? 1950

«Последний поэт России…»

Последний поэт России: Голова седая в крови. Дайте рюмку, — прочтет стихи и О прошлом поговорит. Как в тринадцатом… Жизнь струилась Между пальцами слабых рук, И кабацкая тень носилась Меж влюбленных в него подруг. Как в тринадцатом, в последнем, В незабвенном, вольном году, Он у Блока сидел в передней, У Волошина спал в саду. (“Я виском ударился в жизни, Что-то острое было в ней, И на пьяную морду как брызнет, И не сплю уже сколько ночей!”) Кладбище, тюрьма, лазарет ли, — Конец уже виден его. Сейчас — полумертвый и светлый, Он ходит себе, ничего! Знакомится, шаркает ножкой: — Последний России поэт! Познакомитесь ближе немножко, Он скажет: России нет. Вы подайте ему, не стыдитесь, Посмотрите ему в глаза, Не чурайтесь и не креститесь, Все равно приснится не раз. Поцелуйте же те ступени, Где ходила его нога, Обнимите его колени, — Никогда. Никогда. Никогда. 1950