— Моя сестра в курсе?

— Конечно. Она протестует громче всех. Называет рояль «помехой».

— Меня это не удивляет. Ты ничего не поняла, моя бедная Кларисса. Помеха — я, а соседский рояль всего лишь предлог. Да, проследи, чтобы спагетти хорошо сварились. Дай мне палку, пойду успокаивать Глорию.

Хольц живет недалеко, в «Приюте отшельника» всё близко. Цветущие газоны, искусно расположенные на разных уровнях, создают оптическую иллюзию простора. Юбер Хольц купил дом в провансальском стиле, пожалуй, слишком большой для одного человека, но со временем он будет выглядеть весьма стильно. Подъездная аллея вымощена крупной галькой и напоминает брод через ручей. Входная дверь из толстых дубовых досок распахнута настежь.

— Есть кто-нибудь? — зовет Жюли.

— Входите! Входите!

Хольц торопится навстречу гостье, дружески жмет ее запястья.

— Вы с визитом или просто зашли поприветствовать нового обитателя «Приюта»?

— Отправилась по делам и решила заодно заглянуть к вам. До меня дошли слухи, что некоторые соседи опасаются вашего рояля. У каждого из них есть телевизор, однако в нашем узком кружке все неисправимые индивидуалисты, так что, если хотите жить в мире и покое, придется учитывать «общественное мнение». Можете рассчитывать на мою поддержку, я замолвлю за вас словечко.

— Спасибо. Прошу вас, зайдите на минутку. Здесь будет большая гостиная, и я прикидываю, как ее обставить.

Жюли медленно прохаживается по комнате.

— Очень красивый камин, мне нравится. Собираетесь топить дровами?

— Обязательно. Жаркий огонь. Книга. Что может быть лучше?

— Наверное, — тихо отвечает Жюли. — Думаю, на первых порах это будет доставлять вам удовольствие. А что там?

— Моя берлога!

Хольц делает приглашающий жест, и Жюли застывает на пороге, совершенно потрясенная. Просторная комната кажется совсем маленькой из-за великолепного концертного рояля, стоящего в центре и блестящего, как роскошная машина в витрине автосалона.

— «Стейнвей». Безумная прихоть моей жены. Перед смертью она страстно мечтала получить этот инструмент. Я знал, что это абсурд, но не мог отказать ей в последней радости. У нее не было сил играть, но иногда она нажимала на клавишу и слушала, как звучит нота.

— Можно? — робко спрашивает Жюли.

Хольц поднимает крышку, и на лаковой поверхности отражается залитое светом окно.

— Не стесняйтесь, Жюли, и не стоит так волноваться.

Она мелкими шажками обходит вокруг рояля. Ей трудно дышать — то ли сердце дало сбой, то ли проснулась сидящая внутри болячка.

— О, дорогая, — восклицает Хольц, — я и подумать не мог…

— Не обращайте внимания, сейчас пройдет. Прошу прощения, я так давно не…

Жюли делает над собой усилие.

— Мне бы хотелось…

— Говорите же, не тяните!

— Мне бы хотелось ненадолго остаться одной, если можно.

— Ну конечно! Чувствуйте себя как дома, а я приготовлю нам выпить… что-нибудь легкое.

Хольц бесшумно выходит. Жюли смотрит на рояль. Ей стыдно, но она ничего не может с собой поделать. Теперь нужно набраться мужества и подойти к клавиатуре. Жюли протягивает руки и словно наяву слышит, как в утробе оживающего «Стейнвея» зарождаются звуки и он начинает вибрировать. За окном, вдалеке, на разные голоса звучит лето, а в комнате царит тишина. Жюли машинальным движением пытается взять аккорд и замирает: она не знает, куда поставить пальцы. Большой палец слишком короткий. Нота ля, нота до, господи, она их не узнает. Нажимает на клавишу, и по комнате разносится восхитительно чистый фа-диез; звук длится, пробуждая воспоминания. Жюли плачет; тяжелая, жирная, как капля смолы, слеза течет по щеке, и она торопливо смахивает ее. Не стоило будить старых демонов.

Возвращается Хольц с запотевшими стаканами.

— Итак, — спрашивает он, — как вам мое сокровище?

Жюли оборачивается. Ее лицо снова спокойно.

— Инструмент просто изумительный, дорогой друг. Благодарю за доставленное удовольствие.

Ее голос не дрожит. Она снова прежняя Жюли — старуха без прошлого.

— Вы совсем не можете играть? — участливо спрашивает Хольц.

— Совсем. Я знаю, что некоторые пианисты, несмотря на увечье, сумели вернуться к исполнительству, в том числе граф Зичи [10] и Витгенштейн, [11] которому Равель посвятил «Концерт ре-мажор» для левой руки. Не стоит так за меня волноваться, к этому привыкаешь — с трудом, не сразу, но привыкаешь.

— Мне очень жаль. Я смешал вам напиток.

Жюли весело улыбается.

— Ну, это мне по силам.

С неловкостью медвежонка, которому дали бутылочку с молоком, она зажимает искалеченными руками стакан и делает несколько глотков.

— Ужасное несчастье… — вздыхает Хольц.

— Не печальтесь, дорогой друг, все это случилось очень давно… Продолжим экскурсию?

У стен стоят неразобранные ящики, картины, скатанные в рулоны ковры, книги пока не расставлены по полкам, но Жюли отмечает для себя превосходный вкус хозяина дома.

— Знаете, а ведь я зашла не просто поболтать. Никто не смеет запрещать вам играть на рояле. Моя сестра — идиотка. Нет, ее возраст тут ни при чем. Она всегда считала себя центром мироздания. Глория имеет влияние на здешнюю публику, но вы не должны обращать на нее внимания. Пусть себе ворчит. Играйте сколько захотите, в память о вашей жене. И для меня. Я буду рада. Ну, вот и все, убегаю. Забавно слышать слово «убегаю» от такой старой черепахи, как я, не так ли? Где моя палка? Знаете, почему я хожу с палкой? Хочу, чтобы окружающие считали «бедняжку Жюли» подслеповатой и смотрели ей в лицо, а не на искалеченные руки.