– А то! И не только мне. Вряд ли сыщешь мужика, которому бы не отказали. Дамочки стали много о себе понимать. Им теперь мало просто мужика, им ещё нужно что-то от него получить.

– Но есть и такие, что не отказывают, а как у тебя с ними?
– хихикнул молодой.

– Лет в семьдесят было неважно, а сейчас, когда изобрели подъёмный кран под названием «виагра», - сам удивляюсь. Не пробовал?

– А ему зачем?
– включился третий, с большим животом и широченными пле­чами.
– У него пока ещё тестостерона больше, чем мозгов.

Тут уже вся парилка не выдержала и захохотала. Виктор с Лёшей тоже засме­ялись, а молодой отчего-то покивал головой, спустился вниз и стал бросать ковш за ковшом в чёрную печную пасть.

– Хорош, кидала, а то всех сгонишь, - поморщился бородатый. Парень при­слонил ковш к стене и вышел из парилки.

– По-твоему, кто этот старик?
– тихо спросил Виктор у Лёши.

– По профессии, что ли? Судя по связности речи, а значит, и мышления, ар­тист. И тембр голоса красивый, опереточный. Допускаю, что и сейчас подвизается в редких ролях на сцене.

– А я думаю - тренер. Может быть, занимался детьми, потому что вспомнил девочек и объяснил своё к ним отношение.

– Нет, сомневаюсь. Тренер в силу своей педагогической направленности не будет откровенничать на такую тему. Этика не позволит. Хочешь, спроси.

Виктор собрался это сделать, но тут заговорил ещё один мужик - молодой, с красным, разогретым лицом:

– Вот вы ведёте праздный разговор, а я вам - про другое, - он вытер лицо по­лотенцем, постелил его на лавку и сел.
– Вот я отправил жену в роддом, в наш, питерский. Мы с ней питерские, в пяти-шести поколениях. Мои родичи и её роди­чи войну, блокаду пережили. Работали не покладая рук, отстраивали город. И мы с нею не сидим сложа руки. А положили её в палату, где шесть человек, правда, палата разделена перегородкой. А рядом, в соседней палате - двое, и обе чёрные, кавказки. И весь медперсонал только возле них крутится: чего изволите, что по­дать. Жена и её однопалатницы возмущаются, но тихо, чтоб не сотворили чего с их новорождёнными. Дожили, твою мать. В родном городе чужие.

Лёша взглянул на Виктора, потом на мужика:

– Ну, и что ты предлагаешь? Что будем делать?

Мужик опустил голову:

– Не знаю. Но что-то делать надо.

– Вот так всегда у нас: как что - не знаю. А может быть, и знать не хочу?

– Слушай, не нагнетай, а?
– подал голос бородатый.
– Дай помыться, пока ещё пар есть.

– Никакого пара нет, весь вышел!
– вмешался Виктор.
– И бронепоезд отво­локли в тупик.

– Ты про что?
– не понял бородатый.
– При чём тут бронепоезд?

– Ладно, передохнём, - сказал Лёша и двинулся первый.

Вместе с ними вышел старик, что рассуждал о женщинах. Виктор спросил у него:

– Если не секрет, вы кто по профессии?

– Ах, кем я только не был! Но всё на сцене. Да, и суфлёром, и актёром, и по­мощником режиссёра. А почему вы спросили?

– Нам с другом понравилась ваша дикция, и мы поспорили, кто вы по профес­сии. Друг сказал: артист. И оказался прав.

Старик лишь развёл руками.

Они постояли под душем, вышли в раздевалку, уселись на свои места и откры­ли термос. Наливая чай в одноразовые стаканы, Виктор спросил, почему Лёша не захотел в парилке продолжить разговор с бородачом.

– Поздно, - сказал Лёша.
– С такими, как он, поздно. Этот уже либо как-то встроен в систему, которая помогает ему «выживать», либо его сознание настоль­ко сломано, что любая попытка пошевелить мозгами приводит к дискомфорту. Как при сломанной руке или ноге.

– А с кем не поздно?

– С тобой. И со мной. То есть с теми, кто имеет выход на молодёжную ауди­торию.

– На подростковую, - поправил Виктор.

– И даже на подростковую, тем лучше.

– В каком смысле?

– У нас часто говорят о национальной идее, о модернизации, о коррупции, о наркотиках. Говорят - любо-дорого послушать. Особенно на телевидении, ког­да устраивают дебаты по всем этим вопросам, с одной стороны, демонстрируя свободу слова, а с другой - выпуская пар из недовольной части публики. Говорю «публики», а не народа, потому что с народом у нас большие проблемы. И мало кому приходит в голову, что вся эта свобода строго дозированная. Что на каждого совестливого «русака» по три свирепых либеральных собаки, готовых растерзать его вместе с его совестью.

– А без аллегории можно?

– Нельзя. Без аллегории можно только с оружием в руках, но до этого ещё да­леко. Самая большая наша беда в том, что мы сейчас разъединены, как никогда. Наши враги добились главного: они воплотили в жизнь принцип всех захватчи­ков: «Разделяй и властвуй!»

– Кто именно?

– Либералы. Впервые за тысячелетнюю историю России они пришли к власти. Казалось бы, ну, пришли, так властвуйте. Но они не властвуют, а глумятся над властью, нагло набивая свои карманы несметными богатствами. При этом отни­мают у людей последнее. Они два века добивались власти. В семнадцатом году они уничтожили русскую аристократию, наиболее ответственную за жизнь стра­ны. Потому что именно аристократия не подпускала их к власти. В семнадцатом году они уже почти получили её, судя по тому, сколько их оказалось в партии и правительстве. Но жестокость, с которой они подавляли несогласных с ними, террор против целого народа, против его веры и сатанинские методы руководства привели к тому, что рухнула созданная ими система.

– Сталин виноват.

– Это простой ответ. Но Сталин виноват только до тех пор, пока был с ними. То есть до революции. Но после неё быстро понял их хищническую сущность и по­вёл против них непримиримую борьбу. А в войну фактически спас их. Представь, что было бы с ними, если бы Гитлер одолел Советский Союз! А затем Англию и Штаты! Он бы уничтожил их по всему миру.

– Отчего же они так возненавидели Сталина?

– Оттого, что не допустил к власти. Они ведь после войны прибрали к рукам Штаты, Англию, частично Францию и готовы были заграбастать Советский Союз. Но тут облом. Тогда они дождались смерти Сталина и пошли другим путём - ста­ли искать в руководстве страны предателей. И нашли.