Художества жонглёра-браконьера, обличённого в письме соседом, Эн Раймон обнаружил уже на въезде во владения. Про сладостно-злую страсть пели его жнецы. Правда, у неграмотных крестьян сладостно-злое страдание распалось в их песне на три любви: злая - к Зимней Даме, сладостная - к Летней, а сладостно-злая - к Осенней. Весна же выходила временем любви ко всем трём Дамам. Что ж, сюжет вполне в браконьерском духе.

– Чья это песня?
– спросил Эн Раймон у жнецов.

– Была - жонглёра Пейре Гирона, - отвечали жнецы, - А потом мы её переделали на свой лад.

Плохо переделали.

Даже в пейзажно-крестьянском варианте кансоны Эн Раймон расслышал тёмные намёки на свою жену. Разалеется, пели жнецы, стылое сердце, услыхав, как бьётся рядом с ним, как стучится к нему в дом сердце сладкое. Это про На Маргариту. Это про то, как ещё прошедшей зимой она желала оставить все страсти в горестном прошлом.

На притрактирной площади стоял балаган Рыжего Ги Свистулечки. Эн Раймон завернул с дороги, чтобы послушать новости, а возле трактира шла кукольная пьеса про Дурачка Джуму, который погнал от голубятни Чужеродного Рыцаря. Эн Раймон посмотрел представление не без удовольствия. А когда он спросил, кто автор сей пьесы, внуки кукольника назвали ему жонглёра Пейре Гирона.

Наградив артистов и переговорив с трактирщиком, Эн Раймон направил коня домой. Запах жирной гусятины, с кислинкою яблочной начинки, с пряностью майорана, чеснока и петрушки встретил рыцаря на узких лестницах замка.

– Прослышали про моё возвращение?
– спрашивал Эн Раймон у домочадцев и отворачивался, глядя, как они опускают глаза, - Меня не ждали? Для какого дорогого гостя гусь? Для жонглёришки Пейре Гирона? Ах, приболел он? Не желает гуся?

Звуки лютни привели Эн Раймона в ярость. На Маргарита никогда не умела играть на струнах. На одном взревевшем рыке промчавшись вверх по лестницам и переходам, до той самой комнаты, из которой доносилась музыка, Эн Раймон вышиб с плеча дверь.

Как рыцарь прочувствовал позже, в комнате оказалось сумрачно и душно от взвившейся шерстяной пыли. Пахло горелыми сосновыми лучинами и творожистыми сластями. Возле окна покачивалось колесо прялки. На кровати сидел, приобняв лютню, ненавистный ему жонглёр Пейре Гирон.

Спать в его замке собрался! Вырядился в ночной колпак!

– За прялкой выдумал спрятаться, - зарычал Эн Раймон, - за мотками шерсти укрыться! А не проведёшь!

Рыцарь схватился за меч. Жонглёр, выронив лютню, метнулся к стене и судорожным движением стянул с головы ночной колпак. На плечи жонглёра упала коса.

– Раймон! Раймон!
– заверещал жонглёр, - Пощади!

– Косу привязал?

Судорожно всхлипывая, жонглёр выпростал из под горловины рубахи левую руку. Дёрнув ткань вниз, он обнажил грудь.

– Раймон!

Эн Раймон опустил меч.

На Гильерма схватилась за лютню, безнадёжно силясь прикрыться музыкальным инструментом.

– Жива?
– уточнил Эн Раймон.

На Гильерма кивнула, вжимаясь в стену.

– Не монашка?
– указал на косу Эн Раймон.

Волосы дамы явно не имели следов пострижения.

На Гильерма закивала.

– Катарка?
– с надеждой спросил Эн Раймон.

На Гильерма помотала головой.

– Я не выдам никому твоей причастности к альбигойской ереси, - рассудил владелец замка, - Ни о ком другом не спрошу. С кем бы ты ни разделила хлеб, я останусь твоим верным защитником.

– Я жила в их общине, - отвечала, чуть помедлив, На Гильерма, - Я мечтала стать Совершенной. Я не вынесла тягот их пути и вернулась к отцовской вере. Два года была послушницей. Стану ли я ждать в смертный час Добрых Людей с их утешением или попрошу привезти кюре - мне неведомо. Что с тобою, Раймон?

Не дослушав до конца рассуждения первой супруги про её неясности в планах на счёт того, как она собирается помирать, Эн Раймон схватился за голову и сел на пол:

– Двоежёнец!
– простонал он, - Двоежёнец!
– а, едва переведя дух, громко всхлипнул и добавил, - Милосердный Боже! Если я - двоежёнец, значит мне и деток отмеряно в два раза больше. Вот у моей сестрёнки младшенькой уже пятеро. За что же у меня ни одного?

На Гильерма вцепилась в деку лютни так, что побелели ногти.

Эн Раймон встал.

Запоздало и неуклюже он поклонился первой жене:

– Живи в Файеле, сколько нужно и сколько хочешь. Называйся на людях так, как тебе удобно. Позднее подумаем, как нам дальше быть.

* * *

Закат застал Эн Раймона обгладывающим хрящики с косточек гуся. На Маргарита, отобедав с поспешно возвратившимся супругом, ушла делать распоряжения по дому. Эн Раймон отпустил слуг и остался в зале один. Вытянуть ноги. Вслушиваться, как трещат в камине полешки. Вглядываться в багровую бездну вина за окоёмом кубка. Глодать хрящики и сгонять косточками прямо на ломти хлеба пряную яблочную начинку из утробы гуся.