Карл подмигнул мне украдкой и показал глазом на дорогу. Мы проезжали мимо высоких деревянных ворот. Какой-нибудь, наверное, завод или военный склад. Над воротами на тонкой белой мачте развевался черно-красный флаг со свастикой. Внизу, у полосатой будки замер часовой. В серо-зеленой фронтовой форме, с ранцем за плечами и стальным шлемом на голове, он вытянулся, оттопырив по прусскому образцу локоть левой руки. Правая сжимала приклад винтовки, вскинутой на плечо. В первый раз я видел гитлеровский государственный флаг во всем его «величии». И в первый раз почувствовал остро и трезво, что нахожусь уже на земле, занятой сильным и беспощадным врагом.

За несколько кварталов от Марусиного дома мы сошли с грузовика.

Мы шли по шоссе мимо разрушенных домов бывшего рабочего поселка. На обгорелом обломке стены белела надпись: «мама мы ушли к тете ане жорка настя борис», – и пониже, очевидно, тем же куском штукатурки: «серегу убило».

Мертвые железобетонные каркасы, пересеченные пролетами расколотых лестниц. Пустыри, где сквозь горки битого кирпича уже проросла жесткая трава. Уцелевшая длинная железная ограда, а за ней – зеленые туловища ремонтирующихся танков.

Прохожие, так же, как и на советской стороне, были одеты просто и серо. Но чувствовалось, что жители этого города стараются жить и двигаться как можно незаметнее, не привлекая лишнего внимания. Взгляда их я поймать не смог. Может быть, из-за моей немецкой формы.

На афишных щитах – чужие плакаты с паучьей свастикой и «арийскими профилями» в стальных шлемах.

За железнодорожным переездом – толпа в проходе между двумя деревянными домами. Рынок. Бросилось в глаза обилие вещей, не знакомых для советского быта. Отрезы шерсти, ситец непривычной расцветки, швейцарские часы, золотые царские монеты, консервы, шоколад, вино с заграничными яркими этикетками. Рядом с «барахолкой» – рынок продуктовый. Много мяса, сала, овощей, всякой всячины. И только зверские цены да хроническое отсутствие покупателей пояснили, что в Минск пришел не рай земной, а лихорадочная спекуляция в тени оккупационной армии.

Я подтолкнул Карла локтем. Недалеко от нас пожилая крестьянка аккуратно сложила в пачку советские червонцы и бережно убрала их под юбку. Мы переглянулись. Приятно было видеть, что минчане не потеряли веру в возвращение русской армии.

Задерживаться было некогда. Мы двинулись дальше.

Солдаты, попадавшиеся навстречу, лихо салютовали моему офицерскому мундиру. Патруль жандармерии на перекрестке равнодушно скользнул по нам взглядом и отвернулся. Хорошо. Значит, мы ничем особенным не выделялись.

Вот и Марусин дом. Дверь открылась, и наша связная бросилась к нам навстречу.

– Отто, либлинг, – порывисто обняла она меня.

Такой встречи не было предусмотрено, и я мельком оглянулся. Солдат, остановившийся было на другой стороне улицы, понимающе улыбнулся и скрылся за углом.

Можно было считать, что мы благополучно прибыли в Минск.

Останавливаться в немецкой гостинице нам не советовали еще в Москве. Более безопасным было ночевать на квартирах партизанских связных. Через Марусины знакомства в комиссионном магазине были куплены два заграничных костюма. Один из них, песочного цвета, со спиной, перетянутой по-спортивному на резинку, подошел Карлу. Другой, серый с красной «искрой», был подогнан по моей мерке Марусей. В этих костюмах мы выглядели чем-то средним между чиновниками гестапо и «акулами» черного рынка… Теперь, ночуя на квартирах связных, мы не привлекали излишнего внимания соседей.

Но военная форма оставалась главным козырем в планах по выполнению задания. Нам нужно было привыкнуть разыгрывать роль немецких военных в реальной боевой обстановке.

Мы начали регулярные пробные прогулки по Минску в немецких мундирах. И сразу же наша уверенность в себе получила ряд мелких, но неприятных ударов. Однажды, например, мы приняли двух румынских поручиков за генералов. Ошибиться неопытному глазу было легко. Позументы и ордена этих двух офицеров сияли не хуже маршальских регалий. Поручики были приятно поражены, когда мы вытянулись перед ними в стойку «смирно». Но если бы рядом оказался патруль, необычное поведение «представителей высшей расы» могло бы кончиться плохо.

Или в другой раз, возвращаясь с неудачной встречи, я совсем забыл, что старшего офицера нужно приветствовать даже на площадке трамвая. Возмущенный полковник обрушился на меня с нравоучением. Мой растерянный взгляд и «фронтовые награды» на мундире смягчили, к счастью, гнев старика. Патрулю я передан не был, но пережил несколько неприятных минут.

Цепь похожих эпизодов совпала с тем, что на одной из площадей Минска был застрелен советский разведчик в немецкой форме. Погиб он из-за мелочи. Какой-то ротозей, снаряжавший этого разведчика на задание, прицепил ему орден Железного Креста Первой мировой войны. «Офицер» выглядел слишком молодо для такого ордена. Случалось, правда, на фронте, что какой-нибудь генерал снимал с себя железный Крест для отличившегося героя. Поэтому в вопросе патруля звучало, наверное, любопытство. Но наш коллега растерялся и бросился бежать. На застреленном нашли, по сообщению местного радио, фотоаппарат и поддельные немецкие документы.

Мы вдруг обнаружили, что наша вера в защитную силу немецкой военной формы начала колебаться. Мы стали излишне оглядываться по сторонам и напряженно следить за собой. На актерском языке подобное состояние называется «потерей внутренней свободы». Игра становится фальшивой, и зрители свистят. Наши зрители могли поступить значительно хуже.

Надо было срочно что-то предпринимать. Мы решили пойти в немецкий офицерский клуб. Окунувшись в толпу военных, разглядев их как следует и проверив надежность нашей маскировки, мы могли снова обрести веру в себя.