— Вы все-таки ушли? — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

— Как видите, — улыбнулась Ирина. — Я заходила ненадолго.

— Вам совсем не надо оправдываться.

— Оправдываться? В чем?

Я понял, что опять сморозил глупость.

— Григорий — чудесный парень, — сказал я, пытаясь, как это часто бывает с людьми, исправить одну глупость другой.

Волошина ничего не ответила.

Мы вышли из дома. Фонари не горели, потому что светила луна. Здесь, внизу, снег казался желтым, а там, на вершине горы, искрился, точно елочные блестки. В стороне чернели деревянные строения — бетонный завод и электровозное депо. Большой бетонный портал открывал вход в туннель. Вереница огней уходила из портала в глубь туннеля и терялась там.

— Скажите, Андрей Васильевич, можно было бы сейчас пройти в туннель? — внезапно спросила Волошина.

— В туннель? Зачем это?

Сегодня, в субботу, на строительстве работали только в одну смену, дневную, а в воскресенье работы не производились вовсе. В штольне было пусто.

— Меня заинтересовал ваш разговор насчет бетона… ну, чтобы отказаться от бетонирования на ряде участков.

— А-а, все это глупости. Проект есть проект. Да, честно говоря, я и сам не думаю, что можно оставить туннель без обделки.

— Мне бы хотелось, — сказала Волошина, видимо пропуская мимо ушей все мои слова, — мне бы хотелось взять образцы породы из того участка, который, по вашим словам, будет стоять тысячу лет.

— Зачем вам это? — недоуменно спросил я.

— Боже мой, неужели вам не ясно? Просто хочу взять образцы на анализ — посмотреть, будет ли ваша порода сопротивляться выветриванию, отслаиваться… Все так просто. Могли бы догадаться, зачем геолог берет породу на анализ.

Я остановился и внимательно посмотрел на Волошину.

— Послушайте, — сказал я наконец, — честное слово, вы меня не так поняли. Я и сам не верю, что можно не бетонировать. Это… это просто вырвалось у меня. Не придавайте вы этому значения.

— Можно взять образцы? — настойчиво повторила Волошина.

Я пожал плечами:

— Спасибо, конечно. Но в конце концов к чему такая срочность? В штольне сейчас никого нет. Даже породу подорвать некому. Может быть, в понедельник?

— Понедельник — тяжелый день, — усмехнулась Волошина, — а до вторника долго ждать. Подрывать породу не нужно. Вот только молотка со мной нет… Надеюсь, вы можете достать кайло или лом?

…Вахтер недоуменно посмотрел на нас, когда мы вошли в портал, и с еще большим недоумением принес мне кайло.

Волошина шла впереди, я за ней. Мы шли по деревянным щитам, уложенным по бокам рельсов, чтобы прикрыть канавы, по которым текла вода. Сквозной ветер продувал штольню. Мы двигались молча, пока не приблизились к одному из тех незакрепленных участков, порода которых казалась мне абсолютно устойчивой.

— Здесь, — остановился я.

Волошина обернулась и выжидающе посмотрела на меня.

— Ну как, — спросила она, — сами отобьете породу или это я должна сделать?

— Вы странный человек, Ирина Николаевна, — сказал я. — Почему вы ушли от Григория Иннокентьевича? Там было тепло, уютно. На кой, извините за выражение, черт вас понесло сюда?

— Я же объяснила вам: чтобы взять породу на анализ. И что в этом необычного?

— Ну ладно! — Я с размаху ударил кайлом по стене штольни.

Удары, то глухие, то звонкие, гулко раздавались н пустынном туннеле. Волошина подбирала куски породы и рассовывала. их в карманы своего полушубка.

— Хватит, — сказала она. Я опустил кайло.

— Ну вот, — продолжала Волошина, — через неделю я сообщу вам результат. Конечно, мы можем составить заключение только о физико-механических свойствах этой породы. Все остальное не по нашей части. Но кое-что это вам даст. Теперь пойдемте.

Она опять пошла впереди меня. В своем коротком, перепоясанном кожаным ремнем полушубке и шапке-ушанке она вдруг напомнила мне фронтовую регулировщицу, такую, каких часто рисовали на плакатах во время войны.

Мы медленно шли по пустому, плохо освещенному туннелю: электрики экономили энергию и не включали полный свет в часы, когда работы не производились. И то ли оттого, что я не привык бродить вот так, без цели, по пустому туннелю, то ли потому, что освещение было нечетким, призрачным, но мне стало казаться, что я как бы вновь иду по собственной жизни.

Не удивительно… Ведь каждый десяток метров штольни был связан для меня с каким-то событием. Вот здесь произошла сбойка… Здесь нас завалило… Здесь мы, задыхаясь и обливаясь потом, пытались пробить ломами и лопатами проход в пятнадцатиметровой стене; вот тут я стоял, когда раздался грохот второго обвала, уничтожившего всю нашу предыдущую работу; вот здесь, у стены, лежала Светлана… И снова, снова ее стон, ее срывающийся голос раздался в моих ушах: «Солнца, солнца хочу!»