Он стал едва заметно заикаться. Я подумал: не так-то уж крепок Николай Николаевич на водку.

— На войне я встречал два типа людей, — продолжал Крамов. — Одни всю войну провели в траншеях. Они шли вперед, если был приказ, и могли месяцами сидеть в залитых болотной водой блиндажах, если приказа не было. Все по уставу… Но были и другие люди. С самого начала они просились туда, где горячо. В разведку, скажем. «Или голова в кустах, или грудь в крестах…» Это были смелые люди. Они не боялись риска. Один день их боевой работы по напряженности и опасности был равен месяцу окопной жизни. Многие из них погибали. Но те, кто оставался живым, пользовались славой и уважением. Они не растягивали на годы уплату своего долга государству. Они были исправными плательщиками и отдавали долг сразу…

— А потом? — неожиданно для себя спросил я.

— П-потом? — переспросил Крамов и добавил тише: — Это уже другой вопрос. — И поднял стопку. — Я пью за смелых, не боящихся риска людей!

— Нет! — вдруг воскликнул я. — Не хочу!

— И почему? — откидывая голову и сжимая губы, спросил Крамов.

— Вы простите меня, сказал я, торопясь, чтобы Крамов быстрее понял меня. — Я очень уважаю вас… я… я люблю вас, Николай Николаевич, вы так помогли мне! И смелость люблю. Но сейчас вы сказали что-то не то. Я… я просто не могу еще разобраться… Наверное, водка мешает…

— Нет, пейте! — неожиданно резко и даже злобно сказал Николай Николаевич. — В-вы не знаете жизни, а я исшагал ее вдоль и поперек. Пейте!

— Не могу!

— Ну хорошо. Второй раз приходится пить в одиночку.

Он медленно выпил водку.

— А вы зря отказываетесь, Андрей, — сказал Крамов подобревшим голосом. — В вас ведь тоже кипит жажда борьбы. А? Вы хотели перекричать водопад? Только это было тщетное усилие. А в вы помните, как о-один человек переплыл Ниагару? В бочке, кажется. С-словом, я предлагаю искупаться, и без бочек, — И он преувеличенно твердым шагом пошел к водопаду.

До сих пор мне смешно — нет, стыдно вспоминать о том, что произошло дальше. Точно кто-то с силой толкнул меня и поднял на ноги. Я быстро пошел вслед за Крамовым, на ходу снимая рубашку.

Но в эту минуту Светлана, которая точно в оцепенении, но с любопытством следила за нами, внезапно кинулась за мной и закричала Крамову:

— Прекратите! Сейчас же прекратите эти глупости, Николай Николаевич! Я требую!..

Крамов не останавливался. Светлана догнала его, забежала вперед и проговорила порывисто:

— Хорошо, купайтесь! Но подождите немного, мы с Андреем уйдем. А вы купайтесь. Идем, Андрей!

Какое-то мгновение мы стояли неподвижно. Потом Крамов повернулся к нам и сказал как ни в чем не бывало:

— Купание отменяется, друзья. В водопадах и горных речках очень холодная вода. Я об этом з-забыл. Купания не будет.

Мы медленно побрели к озеру, где нас ждал катер.

Прогулка была испорчена. Мы молча перешли на катер. Как часто это бывает после неприятного инцидента, о котором всем хочется позабыть, мы пробовали говорить о чем-то другом. Светлана раза два громко засмеялась. По все наши разговоры и смех как-то сразу обрывались, усиливая неловкость…

До пристани мы добрались часа в три ночи. Николая Николаевича ждала машина.

Он довез нас до дому и сказал на прощание:

— Вот что, друзья, я прошу меня извинить. Просто, как говорится, перебрал.

Он сказал это простым, искренним тоном, без всякой рисовки.

— Ну что вы, Николай Николаевич, — поспешно проговорил я, — прогулка была замечательная…

— Тем лучше, — невесело усмехнулся Крамов и, приветливо пожелав нам спокойной ночи, уехал.

Мы остались вдвоем. Что-то мешало нам расстаться. Думаю, у нас обоих была невысказанная, но настойчивая потребность сгладить неловкое впечатление от прогулки.

Я проводил Светлану до дверей ее домика.

— Что-то не узнаю Николая Николаевича, — сказал я, — Наверное, ему нельзя пить. Это бывает. Помнишь, на нашем этаже жил Володька Спирин? Такой спокойный, уравновешенный парень… А как выпьет — точно подменили человека.

Светлана молчала.

— Я тоже с чего-то взбеленился, — смущенно продолжал я. — Сначала этот нелепый тост, потом купание…

— Странный он человек, — медленно и задумчиво сказала Светлана.

Я был рад, что она нарушила молчание, ухватился за ее слова и продолжал:

— Да нет, что ж тут странного? Видишь ли, мы с тобой малые ребята перед ним. Он человек другого поколения, много видел, много испытал. С этим надо считаться. Что стоит за нами? Школа, институт. А за ним — построенные туннели, война, жизненный опыт…

— Не понимаю, при чем тут это?

— Ах, ну как ты не можешь понять! Мы не можем мерить Крамова на свой аршин. Может быть, ход его мыслей, ну, его ассоциации, что ли, не всегда нам понятны. Он может сказать не так, как сказали бы мы… Словом, нам трудно судить его. Не все, Светлана, укладывается в дважды два — четыре.