Шрифт:
«Какое ужасное зрелище! — говорил Наполеон, смотря на пылающую Москву: — это сами русские поджигают Москву. Сколько прекрасных зданий! Какая необычайная решимость! Что за люди: это скифы!» В Петровском дворце Наполеон имел время обдумать свое положение: он понял, что сожженная Москва уже не могла служить для него залогом мира и, не ожидая уже мирных предложений от императора Александра, решился первый завязать с ним сношения. 8 сентября, возвратившись в Москву, он позвал к себе отставного гвардии капитана Яковлева, захваченного в Москве, и поручил ему доставить письмо в Петербург на имя императора. В письме этом он обвинял Растопчина в сожжении Москвы и утверждал, что, увозя из Москвы пожарные трубы, Растопчин оставил в ней 150 полевых орудий, 70 000 новых ружей, 1 600 000 патронов и множество пороха, селитры, серы и прочего. «Без озлобления веду я войну с вашим величеством, — так заключил он свое письмо. — Если бы до последнего сражения или вскоре после него Вы написали бы мне записку, я остановил бы армию и охотно пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если ваше величество хотя отчасти сохраняете ко мне прежнее расположение, то благосклонно прочтите мое письмо. Во всяком случае Вы будете мне благодарны, что я известил ваше величество о происходящем в Москве». Тогда же призвал он к себе начальника Воспитательного дома Тутолмина и просил его донести императору о московском пожаре, прибавив: «от самого Смоленска я ничего не находил, кроме пепла». Народная война грозным призраком стояла пред Наполеоном, и, зайдя в сердце России, он почувствовал ничтожество своих сил пред нею.
Действительно, занятие Москвы французами вынудило во всем русском народе не желание заключить мир с Наполеоном, а жажду отомстить ему и изгнать его из России. «Война теперь только начинается», говорил Кутузов, и этим он только выражал чувства всех русских от Царя до последнего крестьянина. Правда, мысль, что Наполеон в Москве и что древняя русская столица покрыта пеплом пожара, произвела гнетущее впечатление в Петербурге, где еще так недавно праздновали Бородинское сражение как победу. Донося государю о причинах, побудивших его оставить Москву без боя, князь Кутузов так излагал план дальнейших своих действий: «Осмеливаюсь всеподданнейше донести вам, всемилостивейший государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России. Напротив того, с войсками, которые успел я спасти, делаю я движение на Тульскую дорогу. Сие приведет меня в состояние защищать город Тулу, где хранится величайший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же великий литейный двор, и прикрывает лишь все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пресекло бы мне оные, равно и связь с войсками Тормасова и Чичагова, если бы они показали большую деятельность на угрожение правого фланга неприятельского. Хотя не отвергаю того, чтобы занятие столицы не было раной чувствительною, но, не колеблясь между сим происшествием и событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь в операции со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог Тульской и Калужской, партиями моими буду пересекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы и тем самым отвращая всякое пособие, которое бы неприятельская армия с тылу своего иметь могла и обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь его принудить оставить Москву и переменить всю свою операционную линию. Теперь в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои войска, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и, пока армия вашего императорского величества цела и движима известной храбростью и пылким усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря отечества». Узнав от полковника Мишо, привезшего это донесение, что в армии боятся, как бы государь не заключил мира с Наполеоном, император Александр сказал ему: «Возвратитесь в армию, говорите моим верноподданным везде, где вы будете проезжать, что если у меня не останется ни одного солдата, я созову мое верное дворянство и добрых поселян и подвигну все средства моей империи. Россия дает мне более средств, чем полагает неприятель. Но если судьбою и Промыслом Божиим предназначено роду моему не царствовать более на престоле моих предков, то истощив все усилия, я отращу себе бороду до сих пор (и он указал на грудь свою) и лучше согласиться питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подписать стыд отечества моего и добрых моих подданных, пожертвования коих умею ценить».
В этом решении императора Александра укрепляли и все члены его царственной семьи, в особенности супруга его, императрица Елисавета Алексеевна, и сестра, великая княгиня Екатерина Павловна Ольденбургская.
За две недели до занятия Москвы Наполеоном император возвратился из путешествия в Финляндию, где 15 августа имел свидание с наследным принцем шведским (Бернадотом) для подтверждения союза России с Швецией. Бывший маршал Наполеона, известный военными своими дарованиями, Бернадот не сомневался в конечном успехе России, и движение Наполеона на Москву казалось ему началом его гибели. Нет сомнения, что он обменялся с императором Александром мыслями о возможности армиями Тормасова и Чичагова с юга и графа Витгенштейна с севера ударить в тыл Наполеону и отрезать ему отступление. Спустя полгода, Бернадот писал Наполеону, что он, совместно с императором Александром, предвидел еще в августе 1812 года печальный конец его похода и неисчислимые его последствия, как только Наполеон двинулся в глубь русской империи; мало, того все военные соображения заставляли их думать, что и сам Наполеон будет принужден сдаться в плен. Есть достоверные свидетельства, что император предлагал Бернадоту начальство над русскими войсками (вероятно над войсками Витгенштейна и Штейнгеля), но Бернадот благоразумно отказался от этого. Действительно, успехи Витгенштейна над французами при Полоцке и Чичагова над австрийцами и саксонцами на Волыни ясно показали слабость флангов Наполеона, удалившегося от них на огромное расстояние. Несомненно, что беседы с Бернадотом побудили императора Александра отправить к Кутузову, еще до оставления им Москвы флигель-адъютанта Чернышева с общим планом военных действий для всех армий с той целью, чтобы преградить Наполеону обратный путь на Уле и Березине.
Силы Наполеона, впрочем, не совсем были известны, и в Петербурге существовало еще опасение, что он может, заняв Москву, двинуться и к северной столице. Выработан был план перевозки всего казенного имущества и приготовлялись нужные для этого средства. Учебные заведения тронулись в Свеаборг, а дела присутственных мест отправлены были к пристани Крохинской для дальнейшей перевозки в Белозерск. Новый оборот военных действий положил предел этим опасениям и перевозкам: получено было известие об отступлении французов из Москвы.
Кутузов, искусно совершил фланговое свое движение из Москвы для прикрытия южных губерний. Выйдя из Москвы по рязанской дороге, он сделал по ней всего лишь два перехода и от Боровского перевоза двинулся со всей армией на тульскую дорогу к Подольску, прикрываясь рекой Красной Пахрой. На рязанской дороге он оставил казачьи отряды с приказанием отступать по ней по направлению к Рязани и делать вид, что за ними отступает туда и вся армия. Следствием этих неожиданных и искусных распоряжений было то, что французы потеряли след отступления Кутузова. 7 сентября наша армия стала твердой ногой у Красной Пахры на старой калужской дороге, а 15 сентября продолжала отступление к югу и 20 сентября перейдя реку Нору, заняла Тарутинский лагерь. Здесь, обозрев позицию, Кутузов сказал: «теперь ни шагу назад». Еще ранее отправлен был Кутузовым на Можайскую дорогу 2-тысячный отряд генерала Дорохова для истребления неприятельских транспортов и команд, шедших в Москву, и перерыва сообщений Наполеона со Смоленском.
В Тарутинском лагере Кутузов преследовал две цели: 1) выиграть время для усиления армии, подкреплениями и для снабжения ее военными запасами, продовольствием и всем нужным для зимней кампании, и вместе с тем развить партизанскую и народную войну против французов, 2) усыпить неприятеля в Москве и всеми средствами побудить его продолжать свое пребывание в ней до наступления сурового времени года. К несчастью, мудрый план Кутузова не мог быть вполне приведен в исполнение, потому что никто не хотел понять кажущегося его бездействия, и многие приписывали остановку в военных действиях старости и упадку сил фельдмаршала; некоторые из лиц, окружавших Кутузова, как например генерал Беннигсен и английский генерал Вильсон, не только вступали с ним в горячие прения, но и писали о том в Петербург; Барклай де Толли даже оставил армию. Граф Растопчин, недовольный тем, что Кутузов не посвящал его в свои планы, в письмах своих к государю, осуждал бездействие и преступное, по его мнению, равнодушие Кутузова, называл его «старой бабой, которая потеряла голову и думает что нибудь сделать, ничего не делая», и советовал для предотвращения мятежа отозвать «этого старого болвана и пошлого царедворца». Все эти донесения имели действие. Император был издавна предубежден против фельдмаршала и с своей стороны писал ему: «На вашей ответственности будет, если неприятель будет в состоянии отрядить значительную часть своих сил к Петербургу, где осталось немного войск, между тем как вы с вверенною вам армиею, действуя решительно и деятельно, можете отклонить это несчастье».
Но Кутузов, пока мог, держался принятого им плана, сдерживая нетерпение своих сподвижников. И действительно, с каждым днем наша армия усиливалась, а неприятельская приходила в истощение. Почти ежедневно приходили в лагерь и постоянно обучались партии рекрут для пополнения убыли в полках. С Дона пришло 30 казачьих полков, составленных из стариков, выслуживших узаконенные лета: они говорили, что пришли выручать своих внучат, которые воевать не умеют. Из внутренних губерний подвозили съестные припасы в изобилии, солдатам розданы были полушубки, пожертвованные для армии. По вечерам в лагере слышалась музыка и песни. Устранив всякий плац-парадный формализм в войсках, заботясь о их здоровье и удобствах, Кутузов хотел приготовить их к перенесению всех тягостей зимней кампании и не рисковал без нужды жизнью солдат. «За одного русского не возьму и десяти французов», говорил он, когда ему предлагали блестящие, но бесплодные для его цели предприятия.
Но, сберегая войска, опытный фельдмаршал принимал меры к тому, чтобы обессилить армию французскую. Для этой цели он образовал легкие отряды партизан, в которых обыкновенно находилось не более 500 человек, и направил их на путь сообщений неприятеля со Смоленском и под Москву для пресечения ему способов к добыванию продовольствия и фуража. Партизанам предписано было одно: наносить как можно более вреда неприятелю и возбуждать народную войну, помогая вооружению крестьян, оказывая содействие друг другу, в случае превосходства неприятельских сил; во всем прочем они получали право действовать, самостоятельно. Первым офицером, вызвавшимся начать партизанские действия, был подполковник Денис Васильевич Давыдов и получил для этого отряд, состоявший из 50 гусаров и 80 казаков; с ним действовал он на Смоленской дороге в окрестностях Вязьмы. Кроме Давыдова, прославились удачными своими действиями и отвагой партизаны: капитаны Сеславин и Фигнер, полковники князь Кудашев, Ефремов и князь Вадбольский, окружившие Москву летучими своими отрядами и не дававшие неприятелю покоя. Действиям партизан очень мешал сначала город Верея, где находился сильный французский гарнизон и возведены были, по приказанию Наполеона, укрепления; но Кутузов поручил генералу Дорохову выгнать французов из Вереи. Еще ранее, действуя возле Можайска, Дорохов распространял между крестьянами воззвание: «вооружайтесь и присоединяйтесь ко мне для истребления злодея веры и отечества, который разоряет храмы Божии, оскверняя их, опустошает селения, забирает собственность». Теперь к Дорохову явилось до 1000 вооруженных крестьян вышегородской волости под начальством священника Иоанна Скобеева, удачно боровшихся с мелкими французскими партиями. Они срыли теперь возведенные французами укрепления и очистили город от запрятавшихся в нем французов. Четверо верейских крестьян и один отставной солдат вели колонны Дорохова на приступ и получили за это от фельдмаршала знаки отличия военного ордена.