Она была настоящим воплощением того типа испанской красоты, который так поразил его: очень темноволосая, с матовой кожей, с пышным телом и лицом, выражающим сдержанность и целомудрие. Она зашла навестить его вскоре после того, как он был доставлен в их дом. У нее был нежный голос с певучим выговором.

— Рыцарь, я не скрываю от вас лицо, потому что вы мой гость. Вы знаете, что гостеприимство священно, и не злоупотребите им. Иначе ни один мужчина, кроме отца, не смог бы увидеть меня без покрывала.

Франсуа хотел заговорить, но боль была слишком острой, поэтому свой вопрос он задал только взглядом.

— Я вдова и дала обет скрывать лицо в течение девяти лет. Мой муж был хранителем печати у покойного короля Альфонса XI. Это был самый ученый и самый мудрый человек во всей Кастилии. Никогда уже не отыщется подобного ему…

В последующие дни Леонора неоднократно навещала Франсуа. Как только он смог ходить, она проводила его в свои покои. Она явно оказывала ему полное доверие, и он не собирался его предавать.

Покои молодой женщины были похожи на его собственные, с той только разницей, что во дворике вместо фонтана был установлен птичий вольер. Франсуа никогда не видел, а тем более никогда не слышал ничего более прекрасного. Это был какой-то райский хор. Леонора долго рассказывала ему о каждой из птиц. Он не всех их знал, да ему это было и неважно. К нему вернулось одно воспоминание: о Розе де Флёрен. Целомудренная и красивая Леонора напоминала ее своим вкусом к утонченности; только место роз здесь занимали птицы.

Франсуа осведомился насчет дома, где они находились.

— Можно подумать, мы в сарацинском дворце.

— Так оно и есть. Когда-то Бургос был сарацинским городом.

Покинув внутренний дворик с вольером, Леонора вошла в комнату, смежную со своей спальней. Та была забита книгами от пола до потолка.

— Моя библиотека. Она мне осталась от мужа. Это он привил мне страсть к чтению. Хотите какую-нибудь из моих книг, чтобы занять себя во время выздоровления? «Илиаду», например?

Леонора протянула Франсуа «Илиаду». Он открыл книгу и, обнаружив непонятные буквы, извинился:

— Я не читаю по-гречески.

— Это досадно, потому что вы сами похожи на одного героя этой истории. Его звали Ахилл.

— Кто он такой?

— Это был самый прекрасный и самый доблестный из греков…

Леонора покраснела, осознав, какого комплимента, сама того не желая, удостоила Франсуа. Но тотчас овладела собой.

— Он был неуязвим, но имел одно слабое место — пятку.

Франсуа уселся в большое кресло посреди комнаты. Ему нравилась эта суровая библиотека, этот дворик с его цветами и птицами, веселящий зрение и слух, эта женщина с восхитительным телом и целомудренным взором.

— У меня тоже есть слабое место — мои ребра. А кого любил этот Ахилл?

— Своего товарища по оружию Патрокла и пленницу Брисеиду.

— Вы мне расскажете эту историю?

— Если хотите… По часу каждый день перед вечерней…

Франсуа поблагодарил Леонору и осмелился задать ей последний вопрос:

— А когда закончатся ваши девять лет?

Леонора показалась удивленной, но все же ответила.

— Мой муж умер в тысяча триста пятьдесят седьмом году, в Иоаннов день. Значит, мой обет закончится в ближайший Иоаннов день. Но у меня есть намерение продлить его…

Долгое выздоровление Франсуа было размеренным. Каждое утро он объезжал окрестности на спине мула. Он открывал для себя испанскую природу, которая с приближением лета каждый день становилась все более дикой и прекрасной, и восхищался ею. Он поздно возвращался во дворец, где вполсилы упражнялся с оружием вместе со слугами герцога Лермы, а за час до вечерни встречался возле вольера с Леонорой. Молодая женщина с большой непринужденностью переводила греческие стихи на французский, и к пению птиц примешивался шум Троянской войны.

Именно во внутреннем дворике сарацинского дворца Франсуа впервые услышал имена Елены, прекраснейшей из женщин, пастушка Париса, возлюбленного самой богини любви, и всех этих неустанно сражавшихся героев: Агамемнона, предводителя греков, Гектора, предводителя троянцев, Улисса с его тысячью хитростей, Менелая, обоих Аяксов, Диомеда, Нестора, Филоктета и, конечно, Ахилла.

И именно там он сделался жертвой неявного, но вполне предвидимого недуга. Чем больше проходило дней, тем ощутимее становился этот недуг. Все тому способствовало: певучий голос Леоноры, ее платье, хоть и целомудренное, но позволяющее догадываться о ее формах, и эта история, воспевающая страсть мужчин к завоеваниям и к любви. Франсуа тоже был мужчина, и его страсть к Леоноре приняла со временем пугающие размеры.